— Половину они забрали, — кивнув на тюремщика, сообщил кутильер.
— Ничего страшного, — успокоил я. — Отливай им каждый раз половину, чтобы бурдюк пролезал между прутьями.
Мои слова понравились Эмберу. Он посмотрел на моего соседа с таким презрением, с каким молодой жених смотрит на старого монаха.
Я перечислил Лорену Алюэлю, что мне надо принести завтра. Перечень был длинный. Это при том, что в тюрьме, как нигде, понимаешь, как много не надо человеку. Большая часть этих предметов нужна мне будет для того, чтобы покинуть тюрьму, не попрощавшись. Я уже вспомнил варианты побегов, о которых читал когда-то в будущем. В чистом виде ни один не подходил, но ведь и у меня кое-какие идеи имеются. Кстати, побеги в эту эпоху случаются часто. Тюрем, как таковых, пока нет. Под них используют подвальные помещения, крепостные башни и другие строения с толстыми стенами. Под нашей башней большой погреб, в котором раньше хранились стрелы, болты, чаны для кипячения воды и масла и прочий инвентарь. Все это вынесли, поставили дверь покрепче. Теперь там держат преступников из низших слоев общества. В тюрьме знатные находятся выше в прямом смысле слова.
31
Через два дня, рано утром, в гости к нам пришел Людовик Одиннадцатый, король Франции. На нем была та же дурацкая шляпа с образками и бордовый плащ, подбитый соболями. Сопровождал его Жан Дайон, сеньор дю Люд, на котором был плащ подбитый лисами. Это был один из немногих случаев, когда он выглядел беднее своего сеньора. Привел их начальник тюрьмы Эмбер, который суетился, стараясь угодить такому важному гостю. Я уже знал от Реньо Фюллолю, что на ночь Эмбер остается здесь один, запирает дверь в вонючий коридор и отправляется спать на второй этаж караульного помещения. По утверждению моего соседа, Эмбер выходит в город только два раза в год — на Рождество и Пасху, чтобы причаститься и исповедаться. Покупки для него делают два охранника, которые на ночь уходят домой, но не всегда. Время от времени они продают часть пожертвований для заключенных и устраивают попойки. Набираются так, что на следующий день просыпаются чуть ли не к обеду. Так что заключенным перед таким днем надо запасаться продуктами.
— За что сидит этот красавец? — спросил король, остановившись возле камеры Реньо Фюллолю.
— Подделал вексель на двадцать экю, — ответил начальник тюрьмы.
Значит, мне Реньо Фюллолю соврал, увеличив сумму на порядок. Даже в грехах мы стараемся выглядеть значительнее.
— И что, некому его выкупить? — поинтересовался Людовик Одиннадцатый.
— Есть, мой король! Моя мать собирает деньги, обещает до Пасхи внести! — горячо затараторил мой сосед.
Мне показалось, что он врал.
Наверное, и Людовику Одиннадцатому тоже, потому что произнес:
— Если не успеет, после Пасхи отрубим тебе руку, которой подделывал, — решил король. — Ты — правша?
— Левша, — после небольшой заминки ответил Реньо Фюллолю.
И опять король заподозрил вранье, произнес со смешком:
— Всё равно отрубим правую: так палачу привычнее!
Убедившись, что в центральной камере никого нет, Людовик Одиннадцатый подошел к двери моей. От него сильно пахло ладаном. Наверное, пришел сюда прямо из церкви. Кожа на лице потеряла упругость, начала обвисать. Карие глаза с авантюрным блеском, какой бывает при легкой степени опьянения. Под глазами темные полукружья. То ли плохо спал, то ли проблемы с почками. Уверен, что именно я — цель его визита. Что-то было ему не ясно.
Король Франции посмотрел мне прямо в глаза. Взгляд напористый, давящий. Я всё же переглядел его. Не самое мудрое действие, но не удержался от маленькой мести. Пусть почувствует себя обвиняемым.
— Прав мэтр Жан Ловкач. Ты слишком заносчив для простого рыцаря, — произнес Людовик Одиннадцатый. — Ты не бастард короля или герцога?
Если он хотел меня обидеть, то промахнулся. Я не стал говорить ему, что был князем, герцогом, графом, что прихожусь ему дальним родственником. Всё равно не поверит.
— Это надо было спросить у моей матери, — ответил я.
— Значит, умрешь, так и не узнав правду о себе, — пренебрежительно молвил король.
— Вряд ли об этом пожалею, — сказал я. — Меня больше интересует, в чем моя вина?
— В том, что без тебя будет спокойнее, — ответил Людовик Одиннадцатый.
— Не понял, — произнес я.
— Охотиться мне будет спокойнее, — зловеще улыбаясь, произнес король Франции.
Теперь мне стало ясно, как Жан Дайон, сеньор дю Люд, вернул себе расположение короля. Что ж, я сам виноват. Надо было меньше болтать. Или не спасать всякую мразь.
— Я знаю только одного человека, который способен заказать и оплатить вашу смерть. Судя по всему, вы не собираетесь это делать, — сказал я.
— А вдруг найдется еще кто-нибудь?! — вроде бы в шутку бросил король и пошел к выходу.
Жен Дайон, опередив начальника тюрьмы, открыл перед ним дверь. На меня сеньор дю Люд посмотрел со злорадным торжеством, как на поверженного врага. Достойная плата за спасение его ничтожной жизни.
Вечером пришел Лорен Алюэль с продуктами. Эмбер, как обычно, отошел к бойнице. Реньо Фюллолю, как обычно стоял у двери, вцепившись руками в прутья. Ему никто не носил еду, перебивался людской милостью.
— Налей вина моему соседу, дай мяса и хлеба, — приказал я кутильеру.
Я не воспылал любовью или жалостью к своему соседу. Он теперь становился частью моего плана побега. Пусть поест вдоволь перед смертью.
Когда Лорен Алюэль передавал мне бурдюк, я тихо проинструктировал его. В глазах кутильера тоже появился авантюрный блеск. Он еле заметно кивнул, подтверждая, что все понял, выполнит.
Людовик Одиннадцатый, король Франции, отправился на следующий день в Пикардию, чтобы вернуть земли, отданные герцогу Бургундии по Аррасскому договор. Я сделал вывод, что меня не казнят до тех пор, пока он не вернется, а вернется король не скоро, поэтому решил не спешить, подготовиться лучше. Ждал двенадцать дней, пока какой-то турский купец не пожаловал заключенным не только хлеб, но и трех баранов.
— Завтра тюремщики напьются, послезавтра не увидим их до обеда, — предупредил меня Реньо Фюллолю.
Он теперь относился ко мне очень хорошо. Каждый день Лорен Алюэль давал ему часть принесенного, обязательно угощая и хорошим вином. По моему приказу кутильер купил и принес две деревянные чашки, тарелки и ложки. Один набор для меня, второй — для моего соседа. Иметь металлическую посуду, даже оловянную, в тюрьме запрещалось. Эмбер теперь сам не сопровождал Лорена Алюэля, доверял самому молодому из своих помощников. Тому было лень подниматься по лестнице, сразу возвращался в караульное помещение.
На ворчание начальника отвечал шутливо:
— Оттуда только один путь, а мимо нас не проскочат!
Взяв у кутильера продукты и вино, я тихо сказал:
— Завтра.
32
Последнюю ночь в тюрьме я спал спокойно. У меня появилась уверенность, что рожденный утонуть на плахе не погибнет. Впервые мне было не холодно. Наверное, грела мысль, что завтра буду на свободе.
Лорен Алюэль пришел раньше обычного. К нам он поднялся один. Первым делом показал мне наполовину пустой бурдюк и кивнул.
— Налей Реньо, — приказал я.
Кутильер налил моему соседу полную чашу красного вина. Тот жадно ее выпил, а потом принялся закусывать хлебом и жареной курицей. Аппетит у него был отменный. Я вино пить не стал. Кинул бурдюк на пол у стены, рядом положил вторую половину курицы и хлеб.
Лорен Алюэль стоял возле двери моей камеры и смотрел на меня взглядом нашкодившего школяра, уверенного, что вину его доказать не сумеют. Подозреваю, что я сделал благое дело, не дав ему стать врачом. У каждого лекаря есть свое кладбище из убитых пациентов. У Лорена Алюэля оно было бы огромным. Слишком ему нравится убивать.
Реньо Фюллолю вдруг громко захрипел и схватился двумя руками за горло. Мне показалось, что хрипит он именно потому, что сам себя душит. Лицо вороватого писца стремительно побагровело. Еще чуть-чуть — и брызнет кровь. Продолжая хрипеть, но уже тише, он осел на пол, а потом завалился на бок, и согнулся, поджав ноги. Так, в позе эмбриона, и умер. Вино с ядом для герцога Бургундского впрок ему не пошло. Реньо Фюллолю с таким вниманием слушал мои рассказы о Карле Бургундском, жалел, что никогда его не видел. Стихли голоса и внизу, в караульном помещении.
