— И что же вы хотите? — осторожно поинтересовался Некрасов.
— Я хочу, чтобы мне переподчинили отдельный корпус пограничной стражи.
Князь Львов посмотрел на Терещенко.
— А разве он сейчас не в вашем подчинении, Михаил Иванович?
— Он сейчас в моём подчинении, — отозвался на это Гучков, — да он только мешает, без него забот хватает. Пусть забирает его Керенский. Посмотрим, что у него получится. Представляю я себе эту картину! — и он снова усмехнулся, переглянувшись с Милюковым, который согласно закивал головой.
— Хорошо. Александр Фёдорович, подготовьте, пожалуйста, указ о переподчинении пограничников в ваше ведомство, согласуйте его с военным министром, а я подпишу, — отозвался князь Львов. — К какому министерству вы планируете его присоединить?
— К министерству внутренних дел.
— Хорошо, так и сделаем. Что же, тогда переходим к вопросу о земле. Мы что-нибудь можем обещать крестьянам?
— Пока ничего, — отозвался министр земледелия Шингарёв. — Вновь образованные земельные комитеты ещё ничего не решают, а лишь только запутывают урегулирование земельного вопроса. Пока я бессилен. Я уже упоминал в прошлый раз, что перераспределение пятидесяти миллионов помещичьей земли и восьмидесяти миллионов всякой другой некрестьянской земли ничего не даст сорока миллионам крестьянских дворов.
На помещичьих землях и землях всяких крупных землевладельцев урожайность культур составляет девяносто-сто пудов, против пятидесяти-шестидесяти пудов на крестьянской земле. В чём они выиграют? Это профанация. Надо думать, а лучше всего оттянуть земельный вопрос до созыва Учредительного собрания, пусть уже они ломают над этим голову.
— Ясно, — снова тяжко вздохнул Львов. — Тогда перейдём к последнему сложному вопросу. К нашей почти угасшей торговле и промышленности. Прошу вас, Александр Иванович.
Коновалов, уже и так взвинченный донельзя, услышав свою фамилию, вскочил, потом сел, протёр очки порывистым движением и снова надел их. Прошуршал листками и, в конце концов, не выдержав и взяв их в руки, встал и стал взволнованно говорить, время от времени заглядывая в текст и уточняя необходимые цифры.
— Господа, я хочу вам доложить, что нас начинает постигать катастрофа. Прошли две недели, но ситуация ещё больше ухудшилась и продолжает ухудшаться всё сильнее. Производство падает, торговля ослабевает. Крестьяне и помещики придерживают зерно, ожидая дальнейшего повышения цен. Товаров мануфактур и сельхозинвентаря катастрофически не хватает. Все усилия губятся на корню местными земствами и распоряжениями Петросовета.
Рабочие и служащие развращены повышенными зарплатами и требуют всё больше. Рабочий день по их требованиям сокращён до восьмичасового, но и этого оказалось мало. И рабочие, и служащие ищут малейшего повода, чтобы ещё больше сократить рабочий день, не задумываясь о последствиях. А наша пресса всё больше убеждает их в том, что они поступают исключительно правильно.
Наша производительность падает, на заводах не хватает угля и металла. И это объясняется объективными причинами. Донбасский угольный бассейн сократил поставки угля. И если в марте 1916 года он выдал пятьдесят миллионов пудов угля, то к марту 1917 всего лишь тридцать два миллиона, то есть в полтора раза меньше.
Господа, у нас продолжают закрываться малые и средние предприятия. Многие тысячи людей остаются без рабочих мест. И виной этому не только всё вышесказанное. Из-за резкого повышения выплат рабочим промышленники недополучают прибыль, так как им приходится платить ещё увеличенный военный налог. Всё это приводит к закрытию заводов. Промышленникам стало выгоднее закрывать предприятие, чем работать себе в убыток или без прибыли.
Я позволю себе озвучить ряд цифр. Вот, например, на одной из петербургских мануфактур выплачивалось вознаграждение с одним и тем же количеством рабочих по месяцам.
Январь — 1028000 рублей, февраль — 1277000 рублей, март- 1294000 рублей, и вот, на апрель, пользуясь своими правами в полной мере, рабочие потребовали резкого увеличения зарплат и пособий. Вы можете посмотреть сами, на конец месяца выплат должно получиться не меньше 3458000 рублей. И это ещё не предел.
При всем уважении ко всем работникам и работницам, владелец фабрики уже не в состоянии поддерживать положительное сальдо своего производства. Он на грани разорения, то же самое происходит на большинстве предприятий. Предприниматели вынуждены поднимать цены на товары, а это, в свою очередь, приводит к обесцениванию рублей и вызывает новый виток требований о повышении зарплат. Надо что-то делать! Мы движемся к пропасти!
Мы ведём войну, мы должны консолидировать наши усилия, призывать людей защищать своё государство, а не свободу. Это путь к хаосу и развалу. Меня никто не слушает, это возмутительно.
Гучков и Милюков брезгливо поморщились, видя беспомощность оратора, остальные молчали, на их лицах мелькали различные чувства. Керенский внутренне негодовал. Коновалова ему было жалко. Его бессилие злило, зачем полез, если не можешь? Но, всё же, это был какой-никакой, но друг. Его следовало поддержать, а лучше всего, переназначить на другую должность.
— Что вы предлагаете, любезный Александр Иванович? — спросил Коновалова Львов.
— Нужно умерить аппетиты служащих и рабочих. Это крайне необходимо. Все без исключения рабочие и служащие требуют повышения себе зарплат в геометрической прогрессии. Это и железнодорожники, и сталелитейщики, и остальные.
А, кроме того, в стране образовалось просто неимоверное количество самых разных комитетов и все требуют денег на своё содержание. Чиновничий аппарат разросся просто неимоверно. Но они не приносят никакой пользы, лишь разводят демагогию и всё. Никто не хочет работать, никто. Лишь только бесконечная говорильня, да строгое соблюдения самых различных праздников, независимо от того, есть война или нет её.
— Ясно, Александр Иванович, — и Председатель Временного правительства издал ещё более горестных вздох, чем до этого. — Ну, если у нас всё зависит от количества денег, то что тогда нам скажет министр финансов?
Терещенко, всё это время молчавший и внимательно слушающий каждого из докладчиков, спокойно посмотрел на Львова и ответил.
— Должен сказать, что Александр Иванович описал всё достаточно точно. У нас не хватает денежной массы. Цены растут, а в провинциях деньги прячут в кубышки и не тратят их, держа у себя. Товаров нет. Деньги у населения на руках. За последние четыре года царское правительство, чтобы нивелировать отрицательное сальдо, брало кредиты. Мы вынуждены были брать займы у Англии, Франции и САСШ, а отчасти, до войны, и у Германии. Займы давали нам возможность иметь золотой запас, исчисляемый почти в два миллиарда рублей перед войной, сейчас же он составляет порядка девятисот миллионов рублей, то есть в два раза меньше.
Долги перед союзниками составляют восемь с половиной миллиардов рублей. Как мы будем с ними расплачиваться, если вся экономика Российской империи оценивается в сто двадцать миллиардов рублей? Мы не имеем сейчас возможности продавать своё зерно за границу и поэтому теряем основной доход в бюджет государства.
Население России заливается бумажными деньгами, и оно хочет на них приобрести предметы первой необходимости, и даже роскоши, но наша экономика сейчас не может ничего предложить. Продавать за границу нам нечего, а завоз иностранных продуктов, сопряжённый с длительной дорогой и невозможностью доставки в балтийские порты, ставит нас в катастрофическое положение.
В результате растёт инфляция, и мы можем расплачиваться с союзниками или золотым запасом или их же займами в иностранной валюте. Я не вижу никакого другого решения.
— А как же займ свободы и военный займ? — тихо спросил государственный контролёр Годнев.
— У нас, к нашему сожалению, имеется оголтелое сопротивление к этому со стороны Петросовета и его ангажированных изданий. В них различные социалисты всячески охаивают эти займы, ратуя за окончание войны, и высказывают недовольство политикой Временного правительства. Но государству просто необходимо изъять у его граждан «лишние» деньги и сверстать расходы.
