Мать уже угасала, дотаивала, собираясь на небеса. Не вставала и почти не разговаривала — шелестела что-то бескровными губами. Её слышал и понимал только он.
Он перенёс её на руках в сад — единственное пристанище, где Ама долгие годы, постепенно превращаясь в тень, могла любовно выплёскивать остатки своей души. Сюда не добрался даже Пор: сила тверди отводила пьяные шаги от этого места.
Последние часы жизни она провела среди растений, оглядывая остывающим взглядом цветы и деревья, которые помнили её руки. Вдыхала воздух и тихо плакала, роняя невесомые слезинки. Он был с ней до последней секунды, до последнего глотка жизни, что вошёл в неё тихо и неглубоко, а вышел прозрачным облачком и устремился ввысь, покинув наконец-то иссохшее тело.
Геллан смотрит сухими глазами в темноту. Нулай. Так звали, наверное, его отца — всадника в маске на чёрном коне. Кто он, что с ним случилось?.. Мама никогда не рассказывала об этом человеке. Как будто его и не было на свете. И что знает Иранна, если через столько лет узнала штаны его матери?.. Что хотела сказать, признавшись в этом знании так открыто, резко и неожиданно?.. Предупредить хотела или предостеречь?..
Иранну бесполезно расспрашивать. Шкатулка без дна, откуда временами обязательно что-то выскакивает, и только она знает — что и зачем, но никогда не расскажет об этом прямо.
Он проводит горячей ладонью по лицу. Делает несколько шагов и попадает в тайную комнату. Здесь — всё его стакерство. Поблёскивает лезвиями, помигивает камнями, пахнет кожей и кровью, хотя он знает: всё идеально чистое, готовое в любую секунду облечь тело и лечь привычно в ладонь.
Когда мама умирала, он поклялся ей стать властителем, пока не вырастет Мила. Дал слово, что забудет о стакерстве и позаботится о замке и долине. Его клятвы слышали мать да небо. Откуда же о них знает Иранна?..
Геллан снимает одежду и расправляет крылья. Левое вырывается на волю с радостью, правое — угловато хлопает, зная, что ему никогда не распрямиться… Новые розовые рубцы зудят — он проводит по ним ладонью, ощупывая молодую кожу на шрамах.
Шагнув под струи воды, стоит долго-долго, как под дождём. До тех пор, пока не становится холодно. Холод помогает вытряхнуть из головы вопросы без ответов. Холод помогает перебить воспоминания. Кутаясь в простынь, он падает в постель и почти мгновенно засыпает. До рассвета — ещё пара часов. До рассвета он успеет проснуться и одеться. А пока — спать, наслаждаясь свободой за спиной.
Глава 29
Домашние хлопоты. Дара
Я вскочила, почувствовав что-то. Тело завопило, что так нельзя, мышцы потребовали адвоката, неоткрывшиеся глаза — телефонный звонок другу. Я застонала, послала всех по грибы по ягоды и уставилась на перепуганную бледную моль в углу.
Она была не белой, а желтоватой, отчего казалась больной желтухой и собачьей болезнью — несчастными глазами, когда хочется молча встать и принести какую-нибудь вкусняшку. Мохнатка. Интересно, какая она, когда оборачивается?
— Не бойся.
— Я только принесла чистую одежду, динь.
Можно подумать, если бы она пришла красть, я стала бы орать. Я придушенно хихикнула, представив, как эта моль ворует мои джинсы, ну, или толстовку.
— Вот и молодец. Не бойся. Ты кто?
— Аха, динь.
И тут же бочком начала продвигаться к двери. Экстрим, наверное, у меня в крови, а случай в конюшне ничему не научил, и я вся такая дерзкая сделала стремительный прыжок в сторону Ахи. Тело тут же рассерженно рявкнуло, напомнив о ноющих мышцах. Пытаясь удержаться, я ухватилась за руку девушки. Аха тонко и пронзительно пискнула и посмотрела на меня взглядом умирающего грызуна. Суслик какой-то… Ну, или что-то в этом роде — знаток фауны из меня ещё тот, а тут они чем-то похожи на наших животных, но не совсем.
Было не страшно, а… любопытно. Особенно вот так близко. Аха считала по-другому. Она вырвала лапку из моей руки, как из капкана, и выскочила за дверь. Ну ладно, с этим разберемся позже. Почти тут же в проёме показался Геллан. Я испуганно попятилась.
Чертов самурай. Волосы стянуты, отчего обезображенное лицо слишком явно кидалось в глаза. Судя по всему, он напялил боевой наряд.
— Ты пришёл меня убить, стакер? — слова, как всегда, летели впереди мозга. Но прошибить эту боевую машину трудно, особенно, если он готов к отпору.
— Нет. — сказал невозмутимо, не дрогнув даже глазами. — Не хочу, чтобы ты удрала и опять попала в какую-нибудь историю. Аха могла оказаться пантой или лео. Ты хоть иногда думаешь, что делаешь?
— Неа, — ответила я как можно небрежнее. — Это ж классика: у баб волос долог, а ум короток.
Он уставился на меня, как на китайскую вазу династии Мин. Понятно. Куда зеосскому болвану до устного народного творчества Земли.
— Ну, ты не обращай внимания. Так говорили у нас в старину. Типа, мужики умные, а бабы — сплошь дуры.
В уголках губ у него прорезалась улыбка:
— У нас всё наоборот, ты уже знаешь.
— Ага, в курсе. Одеться мне можно? Или боишься, что я выскочу в окно без твоего зоркого ока?
Он вышел за дверь молча, но тихий смех был мне ответом. В общем, болван прав: тут и окон толком нет. Подобие проёмов, затянутых полупрозрачным мейхоном, есть, но вряд ли из них выскочишь, особенно если учесть, что мы почти на облаках почиваем. Лоханулась.
Утро шло под контролем, скучно и без отклонений: утренний душ, вежливый завтрак, где все вели себя скромно, с достоинством, как и подобает в нормальных приличных семьях. Прям идиллия патриархальной старины. Так и хотелось отставлять мизинец, складывать губы сердечком и закатывать глаза. Всё это безобразие длилось до тех пор, пока мы не попали в сад.
— Да они крейзи! — ахнула я, глядя, как всё изменилось за сутки. — То есть сумасшедшие… в хорошем смысле этого слова, — добавила, покосившись на две пары почти одинаковых голубых глаз, выжидательно уставившихся на меня.
Сад, казалось, плыл в воздухе: плавно, не спеша, величественно. Одни краски перетекали в другие, переговаривались друг с другом полутонами, усмехались радостно, почти с восторгом. Трава, цветы, деревья нежились в гармонии и пели удивительную песню на тысячи разных голосов.
Деревуны стояли тут же, ярко-зелёные, ожившие, живые, возбуждённые, не ждущие похвалы. Им достаточно было сливаться с этой красотой, становиться её частью. Офелия с нежными цветами в волосах, тонкая, как лоза. Бируля повыше, волосы длиннее, пальцы гибкие, словно без костей. Нуава — миниатюрная, наверное, самая молодая. Киб и Нинн чуть шире в плечах — сейчас я вижу, чем деревуны отличаются друг от друга. Маленькие штришки, но уже невозможно спутать.
