Темновато, но Андрей слушает неотрывно, «вцепивши». Вглядывается меня, пытается найти в моих словах — несуразицы, на лице — хитрость, лживость. А мне… Как давно это было! Какой я был глупый, беспомощный, бестолковый…
Мне и притворятся не надо: воспоминания вызывают несколько стыдливую усмешку умиления. Собственным детством, удивительной наивностью, ложными надеждами, псевдо-мудрыми рассуждениями… Уже здесь, в «Святой Руси».
Андрей слышит… непривычное. Прозвища князей. Которые отнюдь не секретны, но и не повсеместны. Ибо подавляющему числу жителей на «Святой Руси» — и одного своего князя запомнить — уже много. Толку-то от них… в обычной крестьянской жизни. И некоторые подробности, которые и вообще широкой публике не должны быть доступны. О поддержке Свояком восстания смердов на Киевщине, о посылке им туда своих слуг, конкретно — с именами-прозвищами…
Попутно идёт «давление на психику»: Андрей слишком мощная личность, чтобы его можно было «сшибить одним тычком». Но он уже не так дёргается при употреблении мною слов — брат, Андрейша. «Назови человека сто раз свиньёй — он захрюкает» — древняя общечеловеческая мудрость.
Интересно, если я сто раз назову Боголюбского «милый братик» — он захрюкает? Или — засюсюкает? Или — зарычит? Правильный ответ: зарубит.
Что ж, тоже вариант. «Дальше — тишина». Гамлет, братишка! Ух, как мы с тобой в той тишине оторвёмся-погуляем…! Но… спешить не буду.
— Пять лет назад Касьяна-дворника с его людьми поймали. Уже — Ростик. Нынешний наш Великий Князь Киевский. Я его тогда вот как тебя видал. Корзно он носить так и выучился. Как в седло — так корзно на спине горбом. Касьяну моему и ещё там… — головы срубили. Речка есть, выше Киева — Волчанка прозывается. И меня там должны были… за компанию… Лекарка одна забрала. Я тогда совсем плохой был. Не поверишь, брат, вся кожа слезла. Вот, видишь. До сих пор так и хожу — голова как коленка.
Я постучал по лысому черепу. Недоверчивый, злой, но уже чуть растерянный, взгляд Боголюбского скользнул вслед за моей рукой. Оценив явление природы опустился, было, к моим глазам. И снова вернулся к очевидному, наглядному подтверждению моей правдивости. Вот же — плешь во всю голову! Сам видишь. Как я и говорю.
— Потом… Потом много чего было. Выбирался с Киева на Черниговщину — попал под половцев. Изя Давайдович в тот год навёл поганых. Чудом убежал. Дорогой бабёнка одна пристала. У неё мужа там убили. Ну, не бросать же душу невинную. А идти мне… Ну да! Только к тебе! Уж ты, братец, меня приголубил бы! Плетьми до сблёву. Пошёл куда глаза глядят. Эта молодка — дочка Акима Рябины. Довёл её до отцовой вотчины. Аким приветил. Сыном назвал. А кем?! Княжичем?! Иваном Юрьевичем?! Как я от рождения прозываюсь?! Тут бы мне смоленские… за все дела-подвиги папашки да братьев… И за твои — тоже… Пришлось… «ванькой прикинуться»… Аким и не знает ничего. Вот только ему, славному сотнику храбрых смоленских стрелков… Выблядка главного ворога в своём дому выкармливать! Мда, забавно… А тут дело, вишь, какое… Время пришло — шапку боярскую получать надо. Ну какой из меня — смоленского князя боярин?! Перед Ромочкой Благочестником спину гнуть?! Ты бы стал? Вот и я… Начудил там малость… Знаешь, Андрейша, разрослось сильно древо Рюриково. Пора уж княжон и внутри дома в жёны брать. Такие есть… хорошенькие родственницы!
Андрей нахмурился, снова вцепился в рукоять меча и вдруг, ошарашенный собственным прозрением, выдохнул в мою сторону:
— Так… так это ты?! С Ленкой-то?! С этой… самой великой княжной… напаскудничал?! А я понять не мог — с какого… Ростик старшую дочь за этого… Казика безземельного…
— Почему это — напаскудничал?! Скажешь тоже… Ты, Андрейша, просто старый стал! Сам-то себя-то вспомни в мои годы! Только тырса летела! Мне рассказывали…
— Что?!
— Что-что… То самое. Тоже мне… Голубь пескоструйный…
История с великой княжной, неожиданно для меня, стала дополнительным аргументом в пользу моей «рюриковизны».
Привычка к ощущаемой на каждом шагу сословности, иллюзорная надежда на разумность «мира божьего», заставляла князя предполагать, хоть бы и неосознанно, некоторую осмысленность, «нормальность» случившегося. Конечно, тот эпизод оставался «грехопадением», но потерял привкус «сословного преступления». Не — «скот безродный на сучку блудливую залез», а — «молодяты заигрались».
«Известно, люди молодые, незрелые. Не на ветер стары люди говаривали: «Незрел виноград — невкусен, млад человек — неискусен; а молоденький умок, что весенний ледок…».
Чуть другой оттенок оценки. От «рубить кобеля взбесившегося» к «не выучили наставники уму-разуму».
Кажется, мне удалось вызвать у Андрея некоторые приятные воспоминания. «О днях былых в краю родном. Где делал я весенний… бом». И прочие «весенние»… дела.
Когда выбравшиеся из зимнего заточения в тёмных, душных жилищах парни и девушки ходят хмельные от пьянящего, насыщенного кислородом воздуха, от радующего лаской солнечного тепла. Которое так и зовёт каждого сбросить с себя тяжкие, вонючие, надоевшие зимние одежды и всем стосковавшимся телом отдаться… Свету, теплу, ветру, свежести, новой жизни… и вообще…
Моя радостная, сочувствующая, провоцирующая на рассказ, на — «поделиться радостью», улыбка, прервало его хорошее настроение. При всей яростности, вспыльчивости, свойственных Боголюбскому, он ещё и зануда. Сбить его с мысли — невозможно.
— Ты мне не брат. Ты мне… нипришей — нипристебай. Отцу моему, может, ты и ублюдок. А мне — никто. Ибо отцом не принят и не признан. А я будучи главой рода, тебя принимать не буду. Так что ты ныне — как и есть — помело бродячее. Даже без боярской шапки. Просто Ванька. Вовсе не брат мой Иван. Добрый княжич был. Не ты. Ты… Кое-какой. Чей-то сын. В смысле: признанный твоим Рябиной. А рябинёнка… на плахе тебе самое место. Чтобы словесами своими — добрых людей не смущал.
Он снова погладил меч, успокаивая, изгоняя своё душевное волнение, помолчал, глянул на меня:
— Всё, что ль? Или ещё чего скажешь?
Облом. Хреново.
А я-то губу раскатал… Вот он меня братом признает, шубу подарит, шапку наденет, рядом с собой посадит… И будем мы с ним вдвоём, не разлей вода, всей «Святой Русью» править. Исключительно за-ради светлого будущего и в человецах благорастворения.
А вместо этого…
Подведём промежуточные итоги:
Первое…
Забавно. Судя по ошмёткам его мимики и интонации, которые прорываются наружу, он, во-первых, поверил. Поверил истории о моём происхождении от его отца Юрия Долгорукого.
И это для него — отягчающее обстоятельство! Мой прокол.
