боятся, ведь уж он-то – и вправду всю жизнь ее кормит, поит, одевает и на курорты возит, и хрен когда она куда от него уйдет, не такая она дура, понимает, чай, что чем треть – так уж лучше всем владеть, и уйдет-то – так не больно и жалко, потому как хоть и привык, а надоела хуже горькой редьки. В рожу – не вцепится, знает, пробовала как-то, так уж да-авно не пробует… А вот поди ж ты, – умеет как-то заставить его напрягаться, черт его знает – почему.
Содержание другого потока размышлений составляли мысли по крайней мере отчасти профессиональные: сам собой, включившись, как подобает хорошо налаженному механизму, в голове его заработал, выходя на номинальную свою, немаленькую мощь, компьютер Доставания.
– Резину? Тут, понимаете ли, – вот какое дело: есть у нас импорт. Итало-Германия, "черный ромбик" – слыхали?
– Да я, собственно… Что-то не приходилось вообще-то. А что – ничего?
– Так гляньте. Все, что осталось от партии. Шесть комплектов.
– А-а… подходит?
– Так говорю же – гляньте.
С виду, как и положено, в резине ничего особенного не было. Покрышки, как покрышки. Темно-серые, вроде бы чуть посветлее, чем привычные. А так – ведь не влезешь.
– А почем?
– Тридцать пять.
– Ого!
– Так ведь фирма. Того стоит.
Кряхтя и делая вид, что является тонким знатоком, солидный покупатель, явившийся по звонку от самого Николая Ивановича, нагнулся, внимательно рассматривая рельефное: "CAPCo "Manta" в сочетании с вышеуказанным ромбом, ориентированным вертикально, разогнулся, сказал равнодушно:
– Ну так что, что импорт? Чем она лучше-то, чтоб тянуть на столько?
– О!
Нырнув куда-то, жуликовато выглядящий жучок вынул тонюсенькую, устрашающей остроты стамеску с массивной ручкой:
– Прошу! Давайте так: пробьете – разговор окончен, оцарапаете – брать надо хоть один комплект. Нет – так на ваше усмотрение. Ну? Хозяйской рукой…
Очевидно – от растерянности, покупатель взял в руку инструмент, неуклюже, но от всей души – размахнулся, саданул острием в несокрушимую выпуклость протектора.
– А? – Торжествующе сказал жучок из славного рода Жучков Складских. – Гляньте-ка, – ни царапинки…
Что да – то да: острие оставило не зарубку, не царапину даже, а – блестящую линию вроде той, что оставляет грифель на вороненом металле.
– Не? Не вдохновляет? Ежели что, – так можно и с молоточком попробовать. Тот же результат будет. Углеродный корд по всей толще, пробег – вдвое, все такое…
– Дороговато все-таки…
– Так ведь, сударь, – окупится же. И еще вот что: вот вы передумаете, а завтра-то уже и поздно будет. У меня "ромбик" все время спрашивают.
Что-то чувствовалось. Что-то витало в воздухе. Очевидно, – это было действие посредством все того же физического феномена, все того же Общего Информационного Поля, посредством которого обитатели одной шестой части суши узнавали невысказанное куда правильнее чем то, что озвучивалось неоднократно и посредством всех существующих средств массовой информации. От даваемых в навяз во время каждой подписной компании "Правды" с "Известиями" (комсомольцам, соответственно, – "Комсомольской Правды") – через радио с телевидением и вплоть до Закрытых Партсобраний и заседаний Партактива. Вот это вот, – да, воспринималось каким-то образом, неощутимо оседало в подсознании, как грязный жир в кухонной мойке, но – не осознавалось, не было пониманием. А вот действие того самого информационного поля точно, адекватно и правильно снабжало людей информацией по-настоящему существенной. Насчет цен, тарифов, категории снабжения города, области или предприятия, о катастрофах, которые неким чудом были вроде бы отменены на бескрайних просторах этой самой одной шестой. На завод то и дело пребывали представители заказчика, теребили, подталкивали, ругались. Говорили о поставках особой важности, привозили собственных своих угрюмо-высокомерных контролеров с каменными мордами, которые – отказывались общаться с заводскими аборигенами. А когда чего-нибудь не хватало, толкач, замзавснаб, сам завснаб ехали к виновным или же – отправлялись в Москву, разговаривали – басом, полным голосом, – и все в той или иной мере появлялось. В самых сложных и сомнительных случаях вставал на крыло сам директор, сам отправлялся в Москву, сам останавливался в гостинице "Москва", пробивался, как тяжелый танк, в самые высокие кабинеты, – и все опять-таки в той или иной мере было. Тарифы, премии, категория снабжения. Дом отдыха для семейных и солидных, и турбаза для хулиганистой молодежи. Все было привычно, и все было правильно. Как было заведено издревле (никто почему-то не задумывался, что этому самому "издревле" – от силы лет двадцать) и вроде бы как не могло измениться. А с чего б ему, собственно, меняться? На заводе был совсем неплохой директор. В отличие от всяких-прочих, завод был реконструирован всего два года тому назад, поставили новейшее (во всяком случае, – так было принято считать) оборудование, за выполнение плана спрашивали не абы как, для порядка, а на самом высоком уровне. А потом что-то изменилось. Что-то неощутимое. Чтобы навести справки, Арвид Филиппович самолично отправился в Москву, там он ничего не услыхал, но, только понюхав воздух, все понял. Ну – почти все. Все, что играло хоть какую-то роль.
Когда директорская "Волга" привезла хозяина на предприятие, он прошел к себе в кабинет, едва-едва здороваясь со встречными, и решительно заявил трепещущему секретарю, что никого не желает видеть. Хоть там что. Чтоб позвали главного инженера, главбуха и Петра Семеновича, – и все. Ни для кого его больше нет. Хоть там что. Вот так. Зинаида Николаевна, тридцатидвухлетняя его секретарша, беззаветно преданная своему начальнику, услыхав что, и, главное, – как он говорит, вдруг с ужасом осознала, что шеф как следует пьян. За ним, в отличие от очень и очень многих подобных ему, – да что там – многих, – большинства! – ничего подобного не наблюдалось. А такого, чтобы шеф поддал в будний день посередине рабочего времени, – не было никогда.
Он не открыл, как сделали бы на его месте девяносто девять процентов из ста, сейф, а отверз фундаментальный портфель, извлек из него бутылку "Арарата", не отмеривая, налил чуть побольше полстакана и выпил залпом. Потом, словно опомнившись, подал сосуд вновьприбывшим и кивком подал им знак – не стесняться. Даже счел нужным пояснить свои
