– Так уж и хвостик? Может быть, все-таки голова?
– Если голова нынче повернута на восток, то где же быть хвосту? Вы только поглядите, какие здесь просторы! Людей мало, что верно, то верно. И дело делается через пень-колоду. Дорога эта стала казне раза в три дороже, чем следовало бы. Воровство и разгильдяйство. – Увлекшийся было Легировский внезапно спохватился: – Но главное, конечно, то, что дело все-таки делается…
– Вот именно.
Легировский отрезал толстый пласт розового сала от здоровенного куска, коим разжился на полустанке под Красноярском, водрузил на хлеб, стал жевать. Великой княжне он таких деликатесов уже не предлагал, а та, в свою очередь, перестала ужасаться: как же можно кушать такую пищу? Прожевав, репортер подавил отрыжку, вытер руки о старую газету, скомкал ее и метко швырнул в корзину для мусора. Манеры его восхищали и одновременно возмущали Екатерину Константиновну.
– Вот едем вроде быстро, а пожалуйте любоваться – одноколейка, – продолжил он. – Где вторая колея? По проекту должна ведь быть. Если что-то случится на перегоне, как подать помощь? Если война, как быстро перебросить большое количество войск? По проекту первой очереди Транссиба двухпутка должна идти до самого Иркутска, а где она? В Омске кончилась.
– Будет, – уверенно сказала Катенька.
– Будет-то, может, и будет, но когда? Теперь возьмем Байкал. Известно ли вам, что обходной, с юга, путь проложен так себе, на живую нитку? По-честному, там еще работы непочатый край. Там версты пути не погонные, а поганые. Скалы рвать надо, туннели долбить. Это железная дорога? Это российская наша показуха, вот это что! И очень даже может случиться так, что пассажиров от греха подальше высадят и повезут водою. Как раньше возили. На колесном пароходике. Чух-чух, шлеп-шлеп.
– Откуда вы только все это знаете?
– Обязан. А известно ли вам, что…
Он не договорил – в дверь деликатно постучали.
И неделикатно отворили ее.
– Не угодно ли чаю? – ласково улыбаясь, молвил проводник, сунув в купе голову в фуражке. – Только что заварен. Чай превосходнейший, бублики свежайшие, икорочка паюсная. И лимон-с имеется.
– Благодарю, нет, – быстро ответил Легировский. – Если захотим позже, я сам к вам зайду.
– Как угодно-с. – И голова в фуражке скрылась.
Помолчали. Легировский морщил лоб, теребил себя за вислый ус, катал по лицу желваки.
– А я бы выпила чаю, – сказала Катенька. – Принесете?
– Гм…
– Извините, вы о чем-то думаете?
– Не нравится мне этот проводник. – Легировский жестко усмехнулся. – Очень уж глаза внимательные. Ни гроша еще от нас не получил, а любезен сверх меры. Появился недавно, до него другой проводник был. О чем это говорит?
– Филер? – тихонько ахнула Катенька.
– Он самый. Эту публику я за версту вижу. Поздравляю, вы в подозрении. Филер-то толковый, далеко не из последних. Такого абы кого пасти не пошлют.
На глаза великой княжны навернулись слезы.
– Как вы думаете… узнал он меня?
– Не знаю. Если узнал, то вряд ли уже успел доложить. Но если даже успел, то где-то там… – Легировский неопределенно помахал рукой в воздухе, – решают, что с вами делать. Ну и со мной, конечно, тоже, я ведь пособник. А пока там решают, время идет. Во всяком случае до Иркутска мы можем ехать спокойно – там ведь понимают, что никуда мы из поезда не денемся… Как вы думаете, великому князю о вас доложат?
– Наверное. Вряд ли посмеют не доложить. Но…
Катенька не договорила. Легировский посмотрел на нее с подозрением.
– А что я могу? Выкинуть филера из поезда разве? Это лишь отсрочка. Дохромает до ближайшей станции и протелеграфирует. Тремя часами раньше, тремя часами позже – какая разница?
– Да-да, конечно… – спокойно ответила великая княжна. – Я понимаю.
Ей хотелось плакать.
Начальник станции Тулун-Узловая, красный и яростный, налитым кулаком тыкал в зубы машинисту Будрылину. Начальник был недавно назначен и в связи с проездом дальневосточного наместника очень боялся, как бы чего не вышло. Будто назло, в своем распоряжении он имел всего-навсего два паровоза и две паровозные бригады. Паровозы были хорошие, типа «Змей-Горыныч», и бригады до сегодняшнего дня казались начальнику станции вполне надежными…
И вот нате, любуйтесь – Будрылин пьян в стельку!
Подлеца трижды окатывали студеной колодезной водой – вотще. Били по щекам – с тем же результатом. Будрылин стоял на ногах только потому, что его поддерживали под мышки. При каждом тычке начальственного кулака голова машиниста откидывалась назад и упрямо возвращалась. Членораздельно говорить он не мог – мычал по-животному.
– Как ты смел, негодяй! – гремел на всю подведомственную территорию начальник.
Будрылин мычал.
– Ты хоть понимаешь, пьяная сволочь, что натворил? – И новый тычок угодил пьяной сволочи в нос.
Будрылин вдруг удивился.
– Н-не им-меешь права б-бить! – выговорил он, шмыгая кровоточащей ноздрей.
– А вот я тебе сейчас покажу, на что я имею право! – лютовало начальство.
– Да бросьте вы его, Филипп Филимонович! – не выдержал помощник начальника и сам же подал пример, выпустив истязаемого. Будрылин мешком осел на пол. – Сами же видите: бесполезно. Мы ему потом чертей выпишем, когда очухается. Сейчас не бить надо, а думать, что делать! Их благородие уже беспокоятся…
«Их благородием» был жандармский поручик, пока еще не посвященный в суть разыгрывающейся драмы. Посвящать его в тонкости работы с железнодорожными кадрами никому не хотелось.
Свистящее дыхание вырывалось из груди начальника. Однако цвет его лица стал понемногу улучшаться.
– Паровозы под парами?
– Так точно, оба.
– А в одной бригаде некомплект. Как назло – машинист! Будь помощник или кочегар, тогда бы ладно… Где взять машиниста? Думайте.
– Может быть, снять с «кукушки» Шишова? Он у нас непьющий.
– Скажете тоже! Ему уж лет восемьдесят. На «Змее-Горыныче» никогда не ездил. И кто «кукушку» мне гонять будет?
– Да, верно. А Мендельсон?
– Молоко на губах не обсохло. Потом, так я и доверил какому-то Мендельсону везти великого князя! И «Змея-Горыныча» он тоже не знает.
– Так Каменюкин знает! Что с того, что он только помощник? Он толковый. Пусть ведет паровоз. А Мендельсона к нему машинистом… для виду. Пускай прокатится. Не Литерный-бис поведет, разумеется, а просто Литерный.
Начальник станции утер пятерней обильный пот.
– Уф! – выдохнул, как кит. – Кажется, только это нам и остается. Ну, если обойдется – сотенную на храм пожертвую, вот крест! Нет, стойте… Мендельсон же нынче домой отпущен!
– Можно послать за ним, он недалеко живет.
– Поздно! – От досады начальник станции схватился за жидкие волосы на своем затылке, подергал аккуратно. – А впрочем, посылайте, да чтоб мигом! Одна нога здесь, другая там… Живо!
Оставшись в служебном помещении наедине с мертвецким Будрылиным, начальник станции пнул храпящее тело ногой и помянул черта. Первым надо было выпускать на перегон Литерный, а Литерный-бис – следом. Но как прикажете это сделать? Трезвая бригада – это для поезда великого князя, тут и разговоров быть не может. Выпустить Литерный, ведомый одним помощником без машиниста? Каменюкин, без сомнения, справится, но на машиниста он еще не аттестован. Узнают – сгноят. Значит, надо ждать Мендельсона. И нет времени. Задержать отправку обоих рейсов? Нет, только не это. Стало быть, остается одно: первым отправить Литерный-бис с великим князем и его свитой, а за ним уже Литерный. Для этого – загнать Литерный в тупик якобы по ошибке. Тоже, конечно, по головке не погладят, но и не взгреют, надо полагать, слишком-то сильно…
Начальник станции вновь вздохнул по-китовьи. Решение было найдено.
Он не знал того, что подполковник Огуречников иногда отдавал приказ: на таком-то перегоне Литерному-бис проскочить вперед. Но не в этот раз. Не знал он и того, что пьяный негодяй Будрылин только что спас великого князя от вероятной гибели. За что на месяц будет переведен в кочегары и, озлобившись от вопиющей несправедливости, начнет втихомолку почитывать брошюры Клары Мракс.
– Лучше места не сыскать, – сказал Битюг, указывая толстой, как полено, ручищей на насыпь. – И высоко, и спуск, и поворот. Сковырнется как миленький.
– Мост был бы лучше, – задумчиво проговорил Ворон, жуя травинку.
– Лучше-то лучше, только это еще как посмотреть, – не согласился Битюг. – На мосту охрана, стало быть, без стрельбы не обойтись. От моста далеко не уйдешь ни по земле, ни по воде – перебьют нас, а то и сцапают. Место открытое. А тут любо-дорого: сделали дело – и мотаем в тайгу. Тайга – она завсегда укроет. Ищи сто лет, не найдешь. На заимке отсидимся. Спрячем ружьишки, шурфов еще накопаем вдобавок к тем, что уже есть. Старатели мы, работаем артельно, бумага с печатью имеется, вот и весь сказ. Ежели и найдут нас, так нипочем не дознаются.
