– Ну конечно, это было бы здорово!
Я отвернулся и сказал:
– Охотно съел бы еще кусочек этой замечательной рыбы!
Конец вечера был испорчен. Я ушел в себя, отрешился от общего разговора. Пас часто упрекала меня в бесчувственности, тогда как я изо всех сил старался обуздать свой страх и свой гнев. Гнев на свой страх. Страх поддаться гневу. Испытывал ли я искушение согласиться? Нет. Как я уже объяснял тебе, Эктор, мне больше не хотелось покидать Европу. Ради чего я должен куда-то ехать? Чтобы повидать мир? Мне хватит того, что показывают по телевизору. Террористы, переодетые бедуинами, открыли огонь по египетским пограничникам в Синайской пустыне. В разгар Рамадана, в священный момент окончания поста, на закате, во время общей трапезы. Несчастные парни отложили оружие в надежде провести счастливый вечер наедине с Богом. С тем же Богом, которому поклонялись их убийцы, прославлявшие этого Бога, но нарушившие его заповедь о перемирии на время Рамадана. Бешеные собаки! Когда я думал о Синае, мне вспоминались розовые восходы над монастырем Святой Екатерины, над гранитными гребнями гор, где Господь встретил Моисея… Египетских пограничников там встретили только пули в голову. Я сердился на Пас. Оказавшись с ней в спальне, я сказал:
– «Это было бы здорово!»… Говоришь как девчонка-школьница. Ты не должна была так меня предавать.
– Но ты же сам видел, что даже Анри…
– Я живу не с Анри, а с тобой.
– Да это же просто нелепо, Сезар!
И она прильнула ко мне, неожиданно ласково. Положила голову мне на колени. Я погладил ее по волосам.
– Если бы ты знала, как нам повезло… Ты не видела, каково там, снаружи…
– Перестань говорить «снаружи»! Там ведь тот же самый мир!
– Нет. Это не тот же самый мир. Я не намерен жить, как какой-нибудь китаец в Цунцине. Или рисковать жизнью в заварухе на улицах Каира. Или быть ограбленным в Кейптауне, потому что кому-то приглянулись мои «шузы».
– Ты преувеличиваешь.
– Не слишком. Анри мечтает разнообразить свою жизнь какими-нибудь авантюрами. А я – нет. Мне нравится безмятежное существование. И мне больше не хочется наблюдать за жизнью бедняков в бидонвилях Манилы. Не то чтобы я о ней не знал, просто не желаю больше этого видеть.
– Но ведь ты журналист.
– Это уже никого не интересует.
– Почему ты так говоришь? – И она свирепо взглянула на меня.
– Потому что теперь только алгоритмы Google определяют, что интересно, а что нет. Журналистика мертва. Осталось только ее бледное подобие.
– Мне больно тебя слушать.
Пас замолчала и отвернулась, устремив взгляд на большой старый чемодан, стоявший возле кровати. А я добавил:
– Мне и здесь хорошо. Думаю, тебе тоже. Тут красиво, тут приятно жить. Однажды и это разобьется вдребезги, но тот день еще не настал. Я хотел бы, чтобы он знал это…
И, положив руку на ее живот, я начал полушепотом твердить свою ритуальную аптономическую фразу[155]:
– «Гектор, Ахилл и Улисс – герои Троянской войны». Вообще-то дурацкая фраза, правда?
Пас улыбнулась:
– Вовсе нет. Даже наоборот: красивые имена для ребенка.
– Тебе действительно нравится?
– Очень.
– Все три?
– Все три. А тебе?
– Есть имена, и есть связанные с ними мифы. Ахилл – упрямый холерик, Улисс – двуличный хитрец. Лично я решительно за Гектора, за Эктора.
– По-испански оно звучит так же, только ударение на первом слоге. Я – за.
– Ладно, будем делать ударение на первом слоге. Я люблю тебя, Пас.
– И я тоже люблю тебя, дурачок ты мой боязливый, европофил ты мой мистический. Неоткрыватель мира мой хороший.
– Ты не права, я много видел в этом мире. И часто рисковал.
– А я нет. Неужели мне придется ездить по миру одной?
– Ты больше не одна.
Пас потянулась и легла на бок, свернувшись в клубок. Я растянулся рядом.
– А ты знаешь анекдот о блондинке с двумя извилинами?
– Нет, – удивленно ответил я.
– Это беременная блондинка.
– Какая же ты глупышка!
Пас захихикала, как маленькая девочка.
– Ты прав. Тем более что я терпеть не могу такие шутки.
– Тогда зачем ты мне ее рассказала?
– Из-за твоих слов «Ты больше не одна». Я сразу подумала: «Да, я уже – двое» – и вспомнила этот анекдот. Недавно слышала его в баре.
– Ты, оказывается, ходишь по барам?
– Зашла как-то выпить горячего шоколада после прогулки.
– Это твоя кожа пахнет, как горячий шоколад.
Я повернулся на бок, лицом к ней, чтобы лучше ее видеть.
– Знаешь, когда я сказал «Ты больше не одна», я думал скорее о нас с тобой. А не о нем.
– А я при слове «беременна» думаю о нем. Знаешь, он уже такой тяжелый…
– Не сомневаюсь.
– Ты не сомневаешься, а я знаю. Тебе-то не приходится его носить.
– Увы! Природа несправедлива.
– Может быть. Знаешь, как будет «беременная» по-испански?
– Нет.
– Embarazada.
– Обремененная?
– Вот именно.
Она перевернулась на спину и, глядя в потолок, стала гладить свой живот. Видно было, как она сосредоточилась на своих ощущениях. Ее пальцы поднялись к пупку, затем скользнули вниз, к паху.
– Я очень черноволосая? – внезапно спросила она с невинным видом, который всегда обезоруживал меня.
– Да, очень. Трудно быть более черноволосой, чем ты.
– И тебе это нравится?
– Конечно, нравится.
– А тебе не хотелось бы, чтобы я была блондинкой?
– С двумя извилинами?
– Нет, я серьезно… Скажи, ты переспал со многими блондинками?
– Пас!..
– Ну не стесняйся, говори.
– Да какое это имеет значение? А ты?
– Я? Сейчас скажу…
И она начала считать на пальцах. Я прервал счет, сжав ее руку:
– Прекрати!
Она прильнула к моему плечу.
– Ну, так сколько их было?
– Несколько.
– Несколько десятков?
– Ты невыносима!
Она выводила пальцем какие-то узоры на моей груди. И, помолчав несколько секунд, сказала:
– Ладно, не говори сколько, просто признайся, кого ты предпочитаешь – блондинок или брюнеток?
Я ответил с притворной серьезностью:
– Это хороший вопрос. Дело в том, что блондинки – это исчезающий вид, поэтому о них необходимо заботиться…
– Вот дуралей! Нет, скажи правду. Я ведь знаю, что одна блондинка у тебя точно была.
– Неужели?
– Да, я видела ее с тобой.
Я изумленно поднял брови:
– Это когда же?
– Когда я впервые тебя встретила.
Она всерьез разбудила мое любопытство. Я ничего не понимал.
– Неужели у бакалейщика?
Тут удивилась она:
– У какого бакалейщика?
Мое сердце обжег внезапный холод. Встреча в бакалее стала для меня одним из важнейших моментов моей еще молодой жизни. В какой-то миг я решил напомнить ей тот вечер, но потом сказал себе, что лучше уж избегнуть этого унизительного признания: она-то ведь не заметила меня, моей внезапно вспыхнувшей любви. И я ничего не стал объяснять.
