Когда они уже собирались уходить, генерал упомянул о своей завтрашней инспекции «Митрича». Воронин как-то криво усмехнулся и сказал:
— Человек он, конечно, сложный, но своё дело знает. Крепкий руководитель.
Свирский просто опешил. И это характеристика на военного? Полковника. «Крепкий руководитель». Он не свинофермой заведует. Он отвечает за оборону важнейшего рубежа обороны.
Пора было уходить. Генерал начал вставать, и резкая боль в спине заставила его на какой-то момент застыть в согнутом положении, но он заставил себя распрямиться. Воронин внимательно смотрел на него.
— У нас при штабе есть восстановительный центр, — начал он. — К нам ведь присылают много раненых. И там делают удивительные вещи. У них есть разные аппараты. Доска Евминова и другие. Я сам пользовался. Попробуйте походить к ним! Я уверен, там вам помогут.
«Спасибо за заботу! — со злостью подумал генерал. — К ним присылают раненых. Он думает, что и меня прислали, потому что я был ранен и нуждаюсь в реабилитации, а не за другие заслуги?»
Всю обратную дорогу они ехали молча.
С утра было пасмурно, однако дождь прекратился. Боль в ноге притупилась, но дорога на Дунайский рубеж изматывала, и начались проблемы со спиной. Свирский откинул голову на подушку заднего сидения и смотрел в потолок. Так было легче переносить дорогу с поворотами, торможениями и ухабами.
Той дороги, где он получил реактивный снаряд в бок БТРа, он не запомнил. Осталось в памяти, как выехал и всё. Дальше был провал. Только потом, в госпитале, к нему в палату зашёл, опираясь на костыль, молодой парень и представился сержантом таким-то. Генерал был слаб и не запомнил фамилии. Сержант-то и рассказал, что он вместе с генералом сидел на броне злополучного БТРа. Было жарко, но сидели в брониках и в касках, и всех разморило. Когда долбануло, то их обоих выкинуло взрывной волной, и они долго катились по склону горной дороги. Шарахнули не кумулятивным, а фугасным. Их вместе вытаскивали наверх, и сержант был в сознании. Потом везли на одном самолёте в Москву. Генерал этого тоже не помнил. Первые дни сержант помогал, как мог, рассказывая бесконечные истории из своей жизни. Генерал понимал, что сержанту поручили говорить с ним в качестве терапии мозга после травмы, и покорно слушал. Иногда по три раза в день одно и то же. Но вскоре того выписали и послали на дальнейшее излечение в родной Смоленск. Койки в госпитале были нужны для новых раненых.
Дорога до Измаила казалась бесконечной, и, когда генерал прибыл на место, он был измучен и раздражён. Полковник Онушко, «Митрич», приветствовал, как тому казалось, по уставу, и от подобного приветствия раздражение только усилилось. Генерал мечтал только о том, чтобы размять спину и чтобы подчинённые не заметили его состояния. Поэтому, когда прошли в здание штабы, он не сидел, а стоял у карты района, пока полковник докладывал о ситуации с возведением оборонительных сооружений. А ситуация была просто катастрофической. Это была дырявая оборона.
Ничего не оставалось делать, как ткнуть пальцем на точку на карте, которую он хотел посетить, чтобы на месте убедиться, как идут работы. Опять была дорога, но вконец разбитая, и генерал пожалел, что выбрался в такую даль.
Да. Работы велись, но было видно, что ни техники, ни людей недостаточно, чтобы завершить их в срок.
— Что здесь происходит?
Онушко пожал плечами, глядя куда-то на другой берег Дуная.
— Вы можете мне объяснить, куда подевались люди и техника?
Генерал показал ему бумагу, которую держал в руках.
— Работают на других оборонительных объектах.
— Почему?
— Потому что я не могу держать здесь столько людей. Холодно. Я разместил по домам местных жителей столько строителей, сколько смог, и они работают вместе с местными. Если бы я пригнал сюда всех, которые в плане, то пришлось бы им жить в палатках, и у меня бы за неделю закончилась вся горючка, чтобы доставлять сюда снабжение и продовольствие, и строительство прекратилось бы. А так они кормятся, в основном, местными, и подвозить ничего, кроме материалов, не надо. Мы ведь сидим на голодном пайке. И с топливом, и с продовольствием, и со стройматериалами.
То, что он говорил, тянуло уже не на простое снятие с должности. Тут пахло трибуналом. Вместо того чтобы в соответствии с планом, концентрировать силы и средства в одном месте, заканчивать объект и переходить дальше, он распылял их по многочисленным стройкам, и сроки окончания всех их растягивались на неопределённое время. «Крепкий руководитель», мать его!
Они подошли к вырытым укреплениям. Генерал застыл на месте.
— Здесь песчаный грунт, — начал Онушко. — Всё осыпается. Вот и укрепляем, чем можем.
— Но вам поставили… — генерал стал рыться в бумагах, которые держал в руках.
— Поставки цемента не покрывают и половины наших потребностей. Древесины здесь нет вовсе. Вот и выкручиваемся, как можем.
Стенки укрытия миномётной батареи были укреплены мешками с песком, блоками ракушечника, а в некоторых местах переплетёнными ветками. Как плетни в деревнях на картинах девятнадцатого века.
— Освоили старую технологию, — с усмешкой сказал Онушко, увидев, что генерал уставился на чудо оборонительной техники.
«Ему смешно! А как насчёт того, чтобы стоять перед трибуналом?»
Но своё мнение и замечания полагалось высказывать после окончания инспекции, поэтому Свирский не сказал ничего вслух.
Потом была обратная дорога в штаб, доклад о состоянии строительства объектов на побережье. Генерал понял, что там картина была не лучше. Ехать было бессмысленно.
— На побережье нет воды, и песок нельзя использовать. В нём соль. Поэтому привозим из глубины. Туда и уходит вся солярка. На другие объекты не остаётся. — Вздохнул полковник. — Не хватает людей, техники. Ничего не хватает.
— Но у вас же людей… — генерал опять взялся за бумагу, чтобы уточнить.
— Половина из них — местные жители, а они в возрасте от пятидесяти и выше. Остальные воюют. И им нужно заботиться о собственных семьях. Хотя бы один день в неделю.
— Один день в неделю? — как эхо повторил Свирский. — Идёт война!
— По воскресеньям они работают у себя на полях и огородах. Иначе с голода помрут. У нас же только забирают, и ничего не дают взамен. Ну, зимой-то будет полегче. Будут работать 7 дней в неделю.
«Крепкий руководитель» делал, что хотел. Руководил по-своему. План ему был не указ.
«А ведь прошлый командующий знал об этом. И Воронин знал. — Впервые подумал Свирский. — Знали и ничего не делали. Почему?»
