Отряхнув китель и бриджи серо-зеленого цвета с золотисто-желтой окантовкой разведывательных подразделений танковых частей от грязи и мха, поправив фуражку, он строго посмотрел на Брайнера и сделал тому предупреждение:
— Впредь будьте внимательнее, Брайнер. В таких случаях, прежде чем ехать, выйдите и проверьте дорогу.
— Слушаюсь, господин гауптман! Не рассчитал свои силы.
Брайнер держал стойку «смирно», и преданно смотрел на своего командира. Он был благодарен тому и считал, что легко отделался от происшествия.
Подъехал штабной бронеавтомобиль. Из него выскочил командир 3-го взвода штабс-фельдфебель Шток. Увидев завалившийся вездеход и рядом стоящих офицеров, он подбежал к ним.
— Произошло что-то неожиданное, господин гауптман? Какие будут указания?
— Помогите Брайнеру разобраться с вездеходом. Я и обер-лейтенант Риккерт пройдем вдоль дороги. Через триста метров поселок. Дорога будет лучше. Передайте Каплеру, пусть на мотоцикле следует рядом с нами. Выполняйте.
— Пройдемте, Карл, разомнем затекшие ноги, — он уже обратился к адъютанту. — Заодно и поговорим.
Ольбрихт указал подчиненному офицеру, поднятой палкой направление движения и сам пошел вперед.
Стояла как никогда теплая солнечная апрельская погода. Почки на деревьях лопнули рано и уже появились первые клейкие листочки.
Францу вдруг захотелось, пройти по этому девственно-свежему небольшому леску. Он ему почему-то напомнил внутренний сквер их дома на Клингельхёферштрассе. Тогда с няней Катрин они ходили по скверу и собирали опавшие красно-желтые листья клена. Ему было тогда всего восемь лет. Но ему была так памятна эта прогулка. Он и Катрин. Конечно, сравнение шло по его психоэмоциональному состоянию, по его сиюминутному настроению. Там была прекрасная тихая берлинская осень, а здесь солнечная юная белорусская весна.
Ольбрихт отрешенно, не задумываясь, шел по чистому хвойному лесу, глубоко вдыхая запах сосновых почек, и наслаждался временным покоем. Изредка ему попадались сбившиеся у дороги кустарники бузины и молодые белоствольные березки. Их зеленая нежная поросль, жажда жизни трепетно волновали его утомленную душу. Он вдруг почувствовал, что у него вновь защемило в сердце. Перед глазами пошли действия жаркого лета 41-го: соломенные крыши, убогие, заброшенные славянские селения, пыльная дорога, пленные русские, много пленных, короткие бои, стремительное наступление и глаза, большие небесного цвета проникновенные глаза…
"Коммандос, не раскисай! — вдруг раздался насмешливый внутренний голос, исходящий, как ему показалось, из правой стороны черепа. — Нас ждут большие дела!"
"Это опять ты, — скривился как от зубной боли Ольбрихт и хлестко рубанул березовым прутком по молодой поросли кустарника. — И зачем ты свалился на мою голову. Без тебя было тоскливо, но не тошно. А с тобой? — Франц оглянулся по сторонам, не услышал ли случайно его бормотание адъютант. Но того еще не было. — Дай хоть вздохнуть свежего воздуха перед боем и помечтать в окружении этой сиюминутной красоты".
"Вздохнуть дам, а расслабляться – нет, гауптман. К генералу едем. Ты понимаешь, во что мы втягиваемся? На карту поставлена целостность всей Группы армий«Центр», а может и всей нации. А ты о блондинке вспомнил".
"Блондинке? Какой блондинке? — Франц резко остановился, упершись в ствол молодой березы и с замиранием сердца, напрягая слух, стал прислушиваться, что еще скажет внутренний голос…"
Вот уже два месяца не давал ему покоя этот голос, сильный уверенный, поселившийся в голове после контузии в период ожесточенных зимних боев под Рогачевом. Франц быстро к удивлению врачей поправился и, несмотря на их протесты и недоумения по случаю отказа поехать в отпуск, попросился вновь в свою дивизию. Выйдя из госпиталя, он понял, что стал другим. Стал более ловким, более изощренным, более опытным, практически неуязвимым профи. И все благодаря какой-то силе, вселившейся в него и разговаривавшей с ним этим насмешливо-требовательным баритоном.
Внутренне сопротивляясь, он ежедневно по утрам стал изматывать себя необычными упражнениями на выносливость и растяжку связок. А позже даже ввел их в боевую подготовку батальона, чем вызвал нескрываемое удивление офицеров и солдат. Его еще больше ошеломили новые взгляды по поводу ведения войны с русскими, новые оценки происходящих исторических событий, познания в области военной техники, тактики боевого применения оружия.
Это внезапно свалившееся после контузии состояние, угнетало Франца, но и одновременно возносило его дух до невероятной высоты, концентрировало знания, силу и волю в единое целое, и требовало от него постоянного самоконтроля. Иначе можно было помешаться от полученной информации. Что делать с ней и как подать командованию, чтобы не выглядеть безумцем, он пока не знал. Но со временем Франц стал привыкать к своему новому «я». Если внутренний голос молчал, то ему все чаще казалось, что это уже он, а не «некто», сидящий в нем такой умный, умелый и опытный.
— Господин гауптман, господин гауптаманн! — неожиданно раздался голос адъютанта из-за кустов. Тот спешно двигался к нему, отодвигая сучья руками.
— Что случилось, Карл? — недовольно отозвался Ольбрихт, прервав внутренние размышления.
— С нами связался майор Рэмек. Он интересовался, будете ли вы вовремя у командира корпуса. Что ответить?
— Думаю, Риккерт, вы не сказали ему о нашей прогулке по лесу, — без улыбки сдержанно отозвался Ольбрихт.
— Я подумал, что это лишнее.
— Вы иногда правильно думаете, Риккерт. Передайте майору, что мы движемся по графику.
— Слушаюсь, господин гауптман. Вас сопровождать?
— Нет. Возвращайтесь к бронеавтомобилю и поторопите Брайнера.
Ольбрихт вновь попытался возобновить воспоминания о жарком лете 41 года. Но воспоминания не шли. Раздосадованный этим он ускорил шаг и, выйдя из леса, направился к поселку. Дорога действительно пошла лучше, ровная, укатанная, практически без колеи.
К нему моментально, басовито урча на малых оборотах, подкатил «Цундап». Из люльки быстро вылез пулеметчик и предложил место командиру.
— Спасибо, гефрайтер. Продолжайте движение. Меня догонит вездеход… Гефрайтер! — вновь обратился к пулеметчику Ольбрихт, увидев задымленный поселок. — Что там за дым?
— Поселок сожжен дотла, господин гауптман. Прифронтовая зона. Догорают головешки.
Мужественное волевое лицо разведчика дернулось и исказилось гримасой недовольства. Глубокий шрам, от касательного осколочного ранения, шедший от правого уха к шее моментально побагровел. Рука, державшая засохший прут непроизвольно сжалась и сломала его.
Ольбрихт знал о приказе командующего армией об интернировании местного населения и подготовке прифронтовой зоны в случае отступления. И знал что это такое. Но он всегда тяжело переносил массовое уничтожение деревень и угон гражданского населения как скота на бойню. Такая жестокость была крайне ему неприятна. Он за свою молодую двадцатишестилетнюю жизнь так и не свыкся с теорией культа войны, насилия и превосходства германской расы. Ему претили идеи, исходившие из книг самого популярного в то время писателя Эвальда Банзе, которым зачитывался «гитлерюгенд», как сражение ради самого сражения, а не просто защищать свой дом и очаг, то есть жить, чтобы сражаться, а не наоборот, сражаться, чтобы жить.
Он не был подлинным представителем нордической аристократии Рейха.
Он не был в душе наци.
Идеологический прессинг, в основе которого лежала известная каждому юноше цитата Фюрера и которую каждый должен был знать наизусть: «Необычайно активная, властная, жестокая молодежь – вот что я оставлю после себя. В наших рыцарских замках мы вырастим молодежь, перед которой содрогнется мир… Молодежь должна быть равнодушна к боли. В ней не должно быть ни слабости, ни нежности. Я хочу видеть в ее взоре блеск хищного зверя» не оставил в сердце тогда еще 18-летнего фаненюнкера военного училища должного следа.
По велению времени, по настоянию отца, бывшего военным врачом, он стал офицером Панцерваффе, но не убийцей…
— Будут еще какие указания, господин гауптман? — обратился к Ольбрихту командир мотоэкипажа.
— Что?…
— Укажите путь следования, господин гауптман.
— Да, да… Вперед, гефрайтер, — Ольбрихт махнул рукой и выбросил сломанный прут в направлении поселка.
Через пять минут к нему подъехал «Кюбельваген». Водитель уважительно открыл ему дверь. Адъютант стоя приветствовал командира.
— Где унтер-фельдфебель Ланке? — удивленно произнес Ольбрихт.
— Ему оказана помощь, он в бронеавтомобиле.
— Хорошо, Риккерт, садимся. Брайнер, вперед.
Не успели они проехать и двести метров по дымящемуся поселку, как впереди раздался одиночный выстрел, затем ударила очередь мотоциклетного пулемета. Послышалось еще несколько винтовочных выстрелов и все стихло.
