— Когда? — вопросил Блубба.
— А знаешь ли ты, — продолжала Сольвейг, — когда Харальду было всего три, он сказал своему сводному брату, королю Олафу, что больше всего на свете хочет получить боевые корабли. Не еду, не игрушки, не оружие. Боевые корабли!
— Я бы хотел, чтобы Хальфдан вернулся, — заявил Блубба.
Сольвейг шумно сглотнула. И спросила:
— А ты? Что бы ты выбрал? Чего ты хочешь больше всего на свете?
Блубба вдумчиво глядел на сестру.
— Ну?
— Раньше ты была счастлива, — промолвил Блубба. — Ты улыбалась… смеялась… Я хочу… я хочу, чтобы все у тебя стало по-прежнему.
— О, Блубба! — воскликнула Сольвейг. Слезы подступили у нее к горлу; она рывком прижала мальчика к себе, похлопала его по спине и шмыгнула носом.
Не проходило и дня, чтобы она не вспоминала о том, что сказал ее отец. И о том, чего он не сказал. Каждый день Сольвейг гадала, где он ныне, сомневалась, сможет ли пройти по его следу и найти его.
Сольвейг никогда не уходила далеко от дома, разве что бывала на ярмарке в Трондхейме, да и туда путешествовала вместе со взрослыми. Но дом — это уже не дом. Да, здесь тепло и сытно, но столько боли теперь тут, столько грусти.
«Даже если и волки, — подумала она. — Даже это будет лучше».
Шило вгрызалось в овальную поверхность кости, когда Сольвейг чертила на ней руны: «СОЛЬВЕЙГ СИЛЬНАЯ, КАК СОЛНЦЕ, ПОСЛЕДОВАЛА…»
— Сольвейг! — резко одернула ее Аста. — Когда это прекратится? Ты словно по черепу мне скребешь. Перестань, а то этот скрежет и царапанье меня с ума сведут.
Сольвейг остановила работу.
— Или занимайся этим снаружи. Дни ведь уже стали длиннее.
«Слава богам, — подумала Сольвейг. — Слава Одину, Фрейе, Тору и всем прочим моим богам. Слава даже этому Белому Христу. Да, дни становятся длиннее.
Моя зима уже на исходе. Начался ледоход».
Утром накануне отъезда Сольвейг сообщила Асте, что в их двери стучит весна.
— Погода обманчива, — отозвалась та.
— Неужели ты не чувствуешь?
— И я бы на твоем месте поменьше об этом думала, — предостерегла ее мачеха. — Не то других мыслей в твоей голове совсем не останется.
А затем Сольвейг, чувствуя весну в воздухе, жизнерадостно объявила, что давно пора почистить маленький навес над причалом:
— И раз уж отца здесь нет, то я сделаю это за него.
— Как тебе угодно, — сухо ответствовала Аста.
Итак, мачеха ничего не заподозрила, когда Сольвейг трижды за день — по пятьсот шагов туда и обратно — спустилась к причалу. Но всякий раз, когда девушка отправлялась туда, она прихватывала с собой то, что хотела взять с собой в дорогу: еду, небольшую кадушку пресной воды, одежду, инструменты для резьбы, точильный камень и мешочек с костями. Все это Сольвейг сложила в перевернутую лодку, в которую отец складывал весла, ковш, которым вычерпывал воду во время плаваний, сети, лесу, грузила, поплавки и прочие снасти.
В первый заход она и правда принялась за чистку навеса, чтобы успокоить укоры совести. Но вскоре, однако, Сольвейг оставила это занятие. Спустившись к причалу в третий раз, она проверила оснастку лодки, что стояла у воды. Опустившись на одно колено, девушка ткнула веслом в корку льда. Хрустальные иглы были не толще ногтя и тут же поддались.
Сердце Сольвейг бешено застучало, и кровь ее запела.
Перед последним походом к дому она пробралась к семейному кладбищу. У дальнего его склона яростные барашки волн бились о скалы.
Сольвейг бродила среди могил. Родители матери, ее же бабушка и дедушка, прадед и прабабка… Она никого из них не знала. Дойдя до места, где покоилась ее мать, девушка опустилась на колени в мокрой траве.
— Ссс… — свистел северный ветер. — Ссс-ссссс…
Сольвейг положила правую руку на сердце.
— Я боюсь, — сказала она матери. — Я никогда еще не была так напугана. Но никогда и не чувствовала такой уверенности в том, что мне нужно сделать. Мама, о мамочка, мой путь может привести меня к отцу — или я окажусь там же, где ты сейчас.
Пора цветов еще не настала: не появились еще бледные акониты, не закивали головками подснежники. Но Сольвейг, поблуждав по склону, набрала горсть мелкой белой гальки и старательно разложила у покосившегося могильного камня: тут в виде снежинки, здесь словно пролитые слезы, а там — россыпь белоснежных лепестков. Закончив, девушка поднялась на ноги и заспешила назад к хутору.
Вечером Сольвейг охватило беспокойство, и становилось оно все сильней. Девушка не чувствовала голода, и сон бежал от нее. Она твердила себе, что нужно подождать до рассвета, но потом вдруг испугалась, что уснет мертвым сном перед самой зарей.
В полной темноте она села на ложе. Тайком нашарила брошь, спрятанную в наволочке. Нашла на ощупь дыры в оленьей шкуре и просунула в них руки. Встала, подняла овечью полость. Но, сделав лишь первый шаг, задела железную кочергу, что лежала между ее лавкой и очагом.
Вмиг проснулась Аста:
— Кто там?
А затем:
— Что там?
— Это я, — хрипло откликнулась Сольвейг. — Всего лишь я.
Сердце бешено колотилось в ее груди.
— Что стряслось?
— Живот болит, — ответила Сольвейг. — У меня колики. Мне надо выйти. Очень надо.
Сводные братья храпели на два голоса.
— Не могу больше ждать, — простонала Сольвейг.
— Дверь закрой, — приказала ей Аста. А затем вздохнула и снова легла…
В миг, когда холодный ночной воздух овеял лицо Сольвейг, она почувствовала, ощутила всей душой, сколь опасно уходить и сколь больно было бы остаться.
«Но я могу вернуться, — подумала она. — Еще не поздно!»
Однако она уже неслась прочь от хутора. Она бежала, и восточный ветер понесся ей вслед. Когда Сольвейг услышала его стон, она не сомневалась: это Аста зовет ее обратно.
Сольвейг не оборачивалась, пока не достигла причала. Повернув голову, она увидела, что небо над холмами только-только начало бледнеть; в нем не было еще ни зелени, ни нежной желтизны первоцвета.
Сольвейг второпях толкнула лодку вниз по склону, в воду, и поспешила к перевернутой плоскодонке, чтобы взять вещи, которые припасла в дорогу.
Она обратила взор к хутору, все еще скрытому завесой ночной тьмы. И снова повернулась лицом к темной танцующей воде.
«Я могу, — подумала она. — Да, я могу. Они пожалеют, что потеряли лодку. Но не меня. Старый Свен поможет Кальфу и Блуббе срезать ветки, и они построят новую».
На самом краю причала девушка опустилась на колени. Задыхаясь, она взмолилась:
— Эгир, не кричи на меня на буйном языке своих волн. Ран, не лови меня в свою гибельную сеть. Подымите меня, принесите меня к Трондхейму.
Сольвейг встала с колен и похлопала по карману из оленьей шкуры. Моржовая кость была там; та самая кость, которую так и не закончила вырезать Сольвейг.
СОЛЬВЕЙГ СИЛЬНАЯ, КАК СОЛНЦЕ, ПОСЛЕДОВАЛА ЗА СИЛЬНЫМ СОЛНЦЕМ НА ВОСТОК, И ТАК…
Она положила кругляш на землю причала.
— Ты, Кальф, и ты, Блубба… — прошептала она. — И ты, Аста. Найдете ли вы? А ты, ветер, вы, волны, и дни, и надежда, вы поможете ли мне завершить то, что я задумала?
Сольвейг съехала по склону причала и влезла в лодку. И только тогда поняла, что не отвязала фалинь.
— Сольвейг! Сольвейг! Ты где? Сольвейг!
Она была уверена, что слышит голос Асты. Сольвейг достала нож для резьбы и принялась рубить и кромсать канат. И в конце концов разорвала.
С первых же мгновений ей стало ясно, сколь сильно течение. И оно относило ее не в ту сторону, выше по фьорду, прочь от Трондхейма. Девушка перестала грести, подняла весла и пробралась к мачте, чтобы поднять старый парус.
«Аста была права, — подумалось ей. — Это просто тряпка. Настоящее сито, а не парус».
И тут ей пришли на память горькие слова мачехи: «Ты? Ты бы не добралась до Трондхейма. Тебя бы сожрали волки».
По крайней мере, здесь нет волков. Но зато здесь много чего другого. Того, что мне не разглядеть. Того, чему нет даже имени.
Совсем недолго Сольвейг еще видела свой дом в лучах рассвета. Потом ей лишь казалось, что видит его. Ну а затем она уже твердо была уверена, что не может его разглядеть.
«Это было моим миром, — сказала она самой себе. — Хутор, этот фьорд… здесь был мой мир».
Сольвейг ощутила, что в глазах ее закипают слезы.
«И что я такое без этой воды, этой земли? Я родилась тут. Здесь отец учил меня рыбачить, рассказывал истории, здесь показал мне, как вырезать руны, и…»
Девушка всхлипнула:
— Ты знаешь про меня все, знаешь, кто я такая. Увидимся ли мы снова? — Но тут она встряхнула волосами. — К чему меня приведут такие мысли? Я должна смотреть вперед. Я следую за своим отцом.
Спеша вместе с ветром вниз по фьорду, который становился все шире, Сольвейг вскоре поняла, что никогда еще не находилась так далеко от дома совершенно одна. Поначалу она вслушивалась в каждый скрип своей лодчонки, всматривалась в каждую волну, поднимавшуюся впереди, и так закусывала губу, что на языке ее был вкус крови. Но время шло, и Сольвейг постепенно овладевала зевота. Девушка опустила ладонь в ледяную воду, поднесла руку к израненным губам и словно бы услышала голос отца. Он рассказывал ей, почему вода в море соленая.
