— Усёк.
— Ну, тогда вот твой аванс, — и Юскевич отсчитал пять сотенных купюр.
— А почему бумажками?
— А зачем тебе золото?
— Золото, оно понадёжнее будет, — осклабился Шнырь.
— Ладно, будет тебе золото, но с премиальными. Все пятьсот золотом и получишь.
— Согласен.
— Всё, тогда жди. Где тебя найти?
— Так в том же кабаке, у Дворыча!
— Ясно. Встретимся там завтра в семь вечера.
— Лады! — и Шнырь, забрав деньги, осторожно вышел из квартиры, всё время прислушиваясь. Но вокруг было спокойно, и он быстрым шагом удалился.
На следующий день они встретились в условленном месте.
— Всё готово. Завтра около восьми утра жди возле дома номер 5 по улице Морской. Он живёт там. В это время за ним приезжает машина. Твоя цель — только он, но если будут осложнения, то стреляй всех, понял?
— Как не понять.
— Тогда совершаешь акцию и прячешься.
— Замётано.
Двадцать второго апреля по новому стилю Шнырь ожидал возле дома номер пять на Морской. Автомобиль уже стоял тут, шофёр дремал. Ещё один господин прошёл внутрь дома. Субъект задерживался.
Но Шнырь не унывал. Ничего страшного, он подождёт. Пусть ещё немного поживёт на этом свете. Ждать пришлось ещё минут десять, когда, наконец, два человека вышли из подъезда, один из которых и был объектом нападения. Когда вышедшие почти сели в автомобиль, Шнырь взвёл оба курка на револьверах и бросился к ним.
Никто не успел ничего сообразить. Ну, побежал какой-то замухрышка в их сторону и что? Они были полностью уверены в себе. Шофёр завёл мотор и выжал педаль сцепления, чтобы начать ход. В этот момент Шнырь, выставив оба револьвера, начал стрелять.
Пули стали жадно впиваться во всё подряд: в машину, в нужного человека, в его сопровождающего. Добежав почти вплотную к цели, Шнырь увидел тёмно-карие глаза, наполненные ужасом. Ощущение могущества накрыло его, и он выстрелил прямо в лицо Абраму Гоцу.
«Готов», — подумал Шнырь и заметил, как другой человек быстро полез за чем-то в карман.
«Револьвер», — мелькнула у убийцы следующая мысль. Руки сделали действие быстрее, чем он сообразил, что нужно делать. Оставшиеся в револьверах патроны он разрядил во второго человека и сразу же бросился бежать. Шофёр от неожиданности ничего не успел предпринять, да у него, собственно, и оружия не было.
Через сутки к Шнырю в один из уголовных притонов пришёл Юскевич.
— А ты молоток, Шнырь. Всё правильно сделал. Хвалю! Завалил не одного, а двух. Вот тебе ещё пять сотен и десять червонцев премии, чтобы ты не переживал. А теперь, следующий.
И он передал Шнырю деньги и фото Стеклова.
— Этого завалишь, когда он завтра придёт в Таврический дворец. Обычно это происходит около восьми утра. Он будет идти со стороны прудов. Сначала стреляешь в него. Желательно наповал, но сильно не переживай. Три патрона в него, а потом кидай бомбу и ходу оттуда. Как бомбами пользоваться знаешь?
Шнырь удивлённо покачал головой.
— Тут несложно. Вот запал: поджигаешь, кидаешь. Там людей поутру мало, никто не заметит. Застрелишь и бомбу в него кинешь.
— Нет, — замотал головой Шнырь, — я так не смогу. Сначала кину бомбу, а потом из револьвера его.
— Ладно, тогда делай так. Я буду ждать тебя в парке Смольного. Рассчитаемся, и в стороны. Деньги у тебя есть, а потому поезжай куда-нибудь подальше, например в Псков. Понял?
— Всё сделаю, начальник, — довольно осклабился щербатой улыбкой Шнырь.
«Ну-ну», — подумал Юскевич. — Давай, за дело.
***
Следующий день Шнырь начал по плану. Уже с семи утра он стоял в парке, высматривая очередного господина, которого необходимо убрать. В конце концов, он дождался. Нахамкис-Стеклов бодрой походкой спешил в Таврический дворец, предвкушая очередной «рабочий» день.
Вдруг шедший ему навстречу человек низкого роста резко выхватил из-под замызганной шинели некий предмет, поджог и швырнул прямо в него. Гулкий взрыв накрыл все вокруг комьями земли, оглушил и поверг навзничь идущего.
— Бомба! — заледенел в испуге Нахамкис, тут же поднялся и бросился бежать обратно. По счастливой случайности он остался жив. Очнувшись, оглянулся и увидел солдата, прятавшегося за одним из деревьев.
— Убивают! — крикнул он и, петляя, побежал вдоль пруда, чтобы подбежать к входу, где стоял вооружённый караул. Немного погодя и чертыхаясь про себя, за ним побежал и Шнырь, на ходу доставая револьвер.
Увидев, что догнать резвого еврея он не сможет, преследователь открыл по убегающему огонь одиночными выстрелами. Пули свистели и визжали, а Стеклов то падал, то снова поднимался и бежал.
«Уйдёт, гад! — решил Шнырь. — Эх, пропали мои золотые червонцы! Но нет, так дело не пойдёт». Бросив револьвер, Шнырь достал второй, с более длинным стволом, и, взявшись уже за него, вновь открыл огонь.
Первая пуля просвистела мимо, вторая подняла маленький фонтанчик земли из-под ног Стеклова. Третья ушла вверх, а четвёртая попала в бедро Стеклова.
— Ааааа! — разнёсся над прудами дикий крик. Услышав его и звук выстрелов, начала сбегаться охрана, поначалу не понимая, что происходит. Но, увидев упавшего Стеклова, они сообразили, что на их глазах кого-то нагло и дерзко убивают.
Разобравшись, солдаты открыли огонь по Шнырю. Шнырь же, выстрелив в пятый, а потом и в шестой раз, бросился бежать в сторону Смольного. Шестая пуля, свистнув напоследок, вошла между лопаток Нахамкиса, пробив лёгкое. Кровь хлынула через горло, и Стеклова затрясло в предсмертных судорогах. Уже на последнем издыхании он взглянул на подбежавших к нему охранников дворца.
— За что? — прошептал он, увидев склонённые солдатские лица.
— За революцию! — пожал плечами один из них, и всё покрылось чёрной пеленой.
В это время Шнырь хромал в сторону парка Смольного, одна из пуль всё же зацепила и его. Он запетлял между домами, сбивая со следа погоню. Но его никто и не пытался преследовать. Посмотрев на рану, он протёр её и, морщась от боли, похромал дальше. Пуля только рассекла кожу, да продырявила штаны, больше ничего не задев.
«Жить буду!» — подумал он.
Совсем другое думал Юскевич, заприметивший хромающего Шныря и тут же устремившийся к нему навстречу. В парке никого не было. Только вдали какая-то старушка спешила по своим делам, передвигаясь со скоростью черепахи.
Не доходя до Шныря, который, осклабившись, ждал расплаты за содеянное, Юскевич вытащил из кармана револьвер и начал стрелять из него в упор.
«Бах, бах, бах». С каждым выстрелом тело Шныря дёргалось, а сам он пытался защититься, но безуспешно.
— За что? — прошептали холодеющие губы.
— За революцию! — усмехнулся Юскевич и ощупал карманы холодеющего трупа. Найдя несколько сотенных, он забрал их и спрятал в свой карман.
— И то, хлеб! — вслух сказал он и, надвинув на глаза шапку, направился в сторону выхода из парка. По пути ему попалась старушка, судорожно втянувшая голову в плечи и дрожащая от страха за свою жизнь.
«Убить или оставить? — взглянув на старушенцию, подумал Юскевич. — Ладно, хай живе», — и он зашагал дальше.
***
Клавдия Михайловна Рослая неспешно добрела в знакомое с детства управление. Её без всякого досмотра пропустила охрана, и дежурный БОПовец проводил старушку сразу к Климовичу.
— Эх, Женя, Женя! — с укоризной сказала она, войдя в кабинет и прошаркав к ближайшему стулу. — И ведь не жалко тебе престарелую родственницу в дело вовлекать. Всё у тебя дела, а меня этот товарищ, за которым ты меня следить поставил, чуть, ведь, не пристрелил.
— Да вы что, Клавдия Михайловна! Ну и зачем же вы лезли к нему так близко?
— Надо, так лезла. Мне всё равно скоро помирать. А уж после того, что случилось, так и жить незачем. Пропала Россия-матушка. Теперь её по-другому называть будут интернационалисты эти. Не русский, а советский, не вера, а атеизм. Да ладно, чагой-то я разбрехалась. В общем, кокнул этого убивца Юскевич. Так в упор и застрелил. Все нити обрезал, обшарил ещё тёплого, деньги, видать, нашёл. Да и был таков. Хорошие люди, правильные. Стреляют друг друга, не жалеют.
