Ну конечно, он ведь уже целых три минуты не произносил свое заветное слово «бубо».
– Ничего удивительного, это всего лишь серферы, – бросил Анри, но, заметив гневный взгляд жены, тут же пошел на попятный: – Я хотел сказать, они такие загорелые, у них такие пышные волосы и такие накачанные торсы, вокруг них вьются такие красотки, готовые на все…
Гости засмеялись. И тут полемист начал как-то странно качать головой. Нечто среднее между эпилептическим припадком и подергиванием плюшевой собачки, висящей на заднем стекле семейного автомобиля.
Он возвысил голос, в котором зазвучали трагические ноты:
– Ах, простите, я совсем забыл! Забыл, что мы вошли в великую цивилизацию развлечения, того, что называют cool, когда можно смеяться над всем подряд, более того, НУЖНО осмеивать все подряд.
– Извини, – сказал я, – но серферы тоже принадлежат к цивилизации развлечения, и они уж точно cool, а море было и остается диким пространством.
Полемист состроил гримасу, достойную античной плакальщицы:
– Ладно, cool – это еще куда ни шло. Но ведь люди-то погибли, Сезар!
Тут вмешался Анри:
– Друзья, давайте перейдем к десерту. Вас ждет земляника из маки, и она выглядит очень соблазнительно!
Однако полемист вовсе не желал отказываться от своей полемики, это и был его десерт. Он твердо держался избранной линии.
– Прошу прощения, дорогой мой, – сказал он, обратившись к Анри, – вы все относитесь к этому чересчур легко. Я допускаю, что за твоим столом сидят защитники природы, и готов выслушивать их аргументы, если они обоснованны. Но я не переношу намеренной слепоты, ты уж не обессудь. Это просто не вяжется с элементарной логикой! Немецкая туристка, которую акула растерзала в прошлом году, купалась у самого берега, рядом со своим отелем. А не в открытом море, вот так-то!
– О, это действительно ужасно! – признала дама-косметичка.
– Вы абсолютно правы! – одобрил полемист. – И тут же многие туристы, собравшиеся ехать в Египет или на Реюньон, аннулировали свои туры. А в таких бедных странах, с их поголовной безработицей, это грозит экономической катастрофой, можете мне поверить. И я полностью согласен с местными властями, считающими, что пора действовать решительно.
Пас внимательно слушала. Хорошо зная ее, я не понимал, почему она молчит. Ее эмоциональная температура сейчас, наверное, приближалась к максимуму, и я не хотел, чтобы этот термометр взорвался. Поэтому, как ни прискорбно, мне нужно было продолжать битву на нашем полемическом поле, чтобы не разочаровать ее. По правде говоря, меня это возбуждало. Мне плевать было на акул, так же как и на троих украинок, которым те обгрызли ляжки. На самом деле я жутко устал от этих дурацких дебатов. Как блестяще выразился один молодой рэпер на севере Франции: «Я недостаточно наивен, чтобы иметь свое мнение». Жизнь, черт возьми, слишком коротка. Прошу тебя об одном, Эктор: занимайся только главным, не отвлекаясь. И наплюй на все остальное. Жизнь слишком коротка.
Но теперь передо мной сидела Пас, моя обожаемая астурийка, глядевшая на меня с пристальным вниманием «Дамы в мехах» Эль Греко. И я должен был выступить блестяще. Я тебе уже говорил, что супружеская пара – это война. Но это также и самый прочный союз на земле. Я видел свою жену, ее тело, полное тобой, нашим ребенком, плодом нашей любви, и у меня не было права отступать. Я должен был принять бой. И доказать ей, что мне близки ее устремления.
– Если животные становятся свирепыми, это не наша вина, – вещал между тем полемист, чувствуя себя на коне.
Пас бросила на меня мрачный взгляд.
– Они становятся свирепыми, когда им нечего есть, – возразил я. – Это просто отдельные несчастные случаи. Как правило, акулы не едят человеческое мясо.
Полемист с громким хохотом откинулся на спинку стула.
– Да-да, это я тоже где-то читал. Они не любят человеческое мясо, они его только пробуют! Правда, при этом они вас убивают!
– Глубины океанов обеднели из-за хищнической охоты людей, вот акулам и приходится искать себе пропитание у берегов.
– Ага, вот мы и добрались до самой сути! Нужно поместить планету под колпак, верно? Защитить мать-природу! Экология и впрямь стала религией для западных отступников от христианства. Но ведь прогресс всегда шел вразрез с природой! Если бы наши пращуры не рубили деревья, мы до сих пор жили бы на них, как обезьяны.
– А кстати, понаблюдайте за мартышками и за тем, как они с помощью сексуальности разрешают свои конфликты, – вмешался Анри, желавший любой ценой разрядить атмосферу, дабы не испортить свою прекрасную вечеринку.
– К сожалению, у нас перед глазами не мартышки, а бубо, – огрызнулся полемист. – Защитим мать-природу, ах, как великодушно! Но что нам делать с экономикой? Как прокормить людей? О, конечно, самим бубо, в их уютных домах, полных жратвы, ничего не грозит… Но что бы они сказали, если бы их сыну или дочери отгрызли руку или обе ноги?
Пас испустила вздох. Не вздох усталости – вздох раздражения, кипевшего в ней и готового вырваться наружу, как гейзер. Я испугался и пошел ва-банк. На меня подействовало не только вино, но еще и отсутствие убежденности в своей правоте, поэтому я и ляпнул первое, что пришло в голову:
– А если бы ты был самкой акулы и твоего детеныша «устранили» бы, как нынче стыдливо называют убийство?
Полемист снова захохотал:
– Господи, чего я только сегодня не наслушался! Теперь нас призывают встать на место животных, час от часу не легче! – И тут он произнес роковые слова: – Я даже читал, что теперь разрешается усыновлять акул.
– Не может быть! – воскликнула дама-косметичка.
– Да-да, уверяю вас! – И он обвел взглядом гостей. – Поистине, человеческая доброта не знает границ!
Пас нервно кусала губы. Я испугался: вдруг она совершит непоправимое, сказав: «Это как раз мой случай, я усыновила акулу», и все решат, что она свихнулась. Я был мужчиной, я был ее мужчиной, и, значит, она должна чувствовать себя как за каменной стеной.
– И что? – возразил я. – Каждый имеет право разочароваться в роде людском. Который не всегда показывал себя с лучшей стороны, не так ли?
Полемист плотоядно потер руки:
– Ага, вот мы и дошли до покаяния!
Я злился на себя. А он ликовал: акулы послужили просто поводом для его излюбленной темы – бичевания виновности белого человека или исламизации Европы.
– Нет, давайте не будем о покаянии, вернемся к нашим акулам, – твердо сказал я.
Он недоуменно поднял лохматые брови:
– Что я слышу? Вам не хватает мужества, как всем нынешним тридцатилетним, запуганным своими мамочками, героинями 68 года и уже ни на что не способными?
