Через слабо освещенную прихожую, щуря глаза с темноты, поднимаемся наверх, в недолгий мой приют. В щелях будто случайно приоткрытых дверей ощущаю настороженные глаза, может, и фиолетовые средь них найдутся… впрочем, какая разница. Заскочив в умывальник – раковина эмалированная, овальное зеркало в резной деревянной раме, ручка единственного крана литая фигурная, такие и в наше время встречались еще по провинциальным гостиницам, – и наскоро умывшись, отправляюсь к себе в тесную каморку. Там расположился уже у крохотного, но с претензией на создание рабочей обстановки письменного столика, даже с лампой – слава богу, не мне в лицо, Катилюс, спокойный, как танк, и, кажется, довольный, как слоненок. Хотя у неубогого сего чухонца хрен разберешь, что и как. Морда каменная, зенки стылые.
Одеваюсь. Все вроде на месте. Кроме удостоверения. Достает из нагрудного кармана, кладет на стол. Убираю во внутренний. Для прикола вытягиваюсь по стойке «смирно»:
– Готов к труду и обороне!
– Готов – эт хорошо. Сейчас, – взгляд на часы, – летишь в Пинск. Вместе с Жидовым. На корректировщике. Берешь там новую «чайку». Сегодня звонил – в наличии имеются, уже выбирают. Получше. Малюешь на ей любимую свою «ноль-тройку» и – вперед. Все.
Встает, и в дверь. Я – за ним.
– Альгирдус, а как же приговор?
– Пусть подотрутся, башибузуки штабные. Филькиной грамотой[210]. Но ты молодец, что извернулся. Когда совсем уже… не успевал. Чуть-чуть, но в таких делах… Чуть-чуть не бывает. Пока наверх дозвонился, пока соединили, пока до самого верху дошло, пока доложил… Он… ночью работает. Решение сразу принял. Я бегом – а там уже, слышу, залп.
Остановившись, поворачивается ко мне и с вдруг прорезавшимся грузинским акцентом:
– Эсть мнэние… Эсли ми станем расстреливать личных врагов Адольфа Гитлера, он эдва ли виплатит нам положенные марки. А значит, это било би в висшей стэпени нэразумно и нэпродуктивно.
Неужто в реале процитировал?! Костик в восторге, мне же жутковато…
– Эсть мнэние… Эсли ми станем присваивать високие звания младшим лейтенантам, бьющим яйца генералам армии, то у нас не станет генералов, а свежеиспеченные лейтенанты едва ли смогут их заменить.
Это уже явно сам. От себя, в смысле. Катюлис.
– Кстати, а кого это я… вот так.
– Много будешь знать – не доживешь до старости. Впрочем… Жуков – слышал о таком?
– Ну… знакомое что-то, – дурика изображаю. – Какой-то… Из Москвы. Во, этот, ну, ваш, энкавэдэшный мамлей сказал – начальник Генштаба… Неужто правда? Вот черт… Я не хотел!
– Если б ты только мог… представить себе, Костик… КАК я тебе позавидовал, когда узнал. Знать бы заранее, да чтоб выбор был… так, может… а потом пусть бы хоть и вместо тебя, у той стенки. И не я один так, полагаю. Многие б тебе… позавидовали. Живые… и мертвые тоже. – Пауза. – Если б узнали. Но узнать не должны. Никто. И никогда. Понял? Генерал ранен. При бомбежке. Раны они тоже разные бывают.
– Понял, понял… как не понять… после такого-то.
Идем дальше. Снова тот же автобус. Едем без фар, но шофер, похоже, дорогу знает как пять пальцев. Пару раз тормознули у шлагбаумов. Подъехали к штабу. Здесь не спали. Катилюс вышел, что-то объяснил одному из цыриков с винтарем, что у входа. Я тоже вышел – размяться. Альгирдус обернулся:
– Костик… Ты был при этом… когда Батя. Фрол сказал. Он не видел… говорит, не мог – впереди был. А ты, говорит, навстречу…
– Навстречу. Горел Батя. Прыгать низко. Не знаю, сознательно или нет… В голову колонны… немецкой. Только мне показалось, полет до конца управляемым был.
– Точно? Ну, он выжить не мог? Ну, как Фрол, к примеру. А потом – в плен. Хорошо видел?
– Точно. Видел. Выжить никак. Море огня.
– Тогда слушай. Мельдерса, значит, тоже он. И мосты. Оба.
– Понял. Стране нужны герои. Лучше мертвые. Чтобы по яйцам… и все такое прочее. Исключить. Ладно. Кто-кто, а Батя… В общем, сочту за честь. Помолчать.
– Теперь вот что еще. Когда этого завалили… ну, Гейдриха. Вы тогда втроем были.
– Ну да. Фамилии не помню, только имена – Саша и Толик. Толика сбили, в самом начале, Саша со мною сел. Верхнюю плоскость ему пошкрябали, а так ничего.
– О бое том кому докладывали?
– Капитану Савченко. Но как-то так, мельком. Не знаю, успел он что-нибудь записать или как. А вскоре погиб. При штурмовке.
– С аэродрома видели тот бой?
– Видели, конечно. Только… как антелигент бы сказал, анонимно. Хрен разберешь, кто в какой «чайке» сидит. Так что, если кому другому и Гейдриха записать, так я не против. Не за ордена и звания воюем. А после того… ну, как Варю… мне вообще… одно только и надо.
– Саша… младший лейтенант Журавлев погиб вчера, при штурмовке моста. Вылетели трое, вернулся один. Толик тот твой как раз. Говорит, видел, как кто-то из группы мост таранил. Кто – не разобрал, конечно. Вот пусть Саша и будет тем героем. Посмертно.
– Ладно. Не жалко. Хороший парень. Героя можно каждому давать. Ну, из тех, кто с первого дня.
– Кстати, а Гейдрих тот, как по-твоему, куда упал?
– Дай бог памяти… Столько всего было. Значит, так. Полагаю, Гейдрих ведущим пары был. Майор все-таки. Хоть и запаса, говоришь… Их там четверо было. Две пары то есть. Худых «эмилей». Ну, «мессершмиттов» серии «Е».
– Знаю, какие серии у них. Давай-ка ближе к делу.
– Куда уж ближе… Оба ведомых упали рядом с аэродромом. Первый к западу, километра три от КП где-то, я его у Саши с хвоста снял, он во второй паре был, что сразу на нижнюю пару «чаек» навострилась, второй же… к юго-востоку, пожалуй, где-то в полукилометре всего, он потом к ведущему второй пары пристроился, и оба на меня зашли… промазали. Ведущий же тот и вовсе целым ушел, и если это Гейдрих был, то я в полном недоумении. Еще я ведущего первой угостить успел, ну, в самом начале. От души. Но он ушел сразу. На запад. Может, и свалился потом… даже… погоди-ка, скорее всего, так оно и есть. Дымил он знатно потому как, припоминаю теперь… А где – кто его знает.
– Ведомых-то быстро нашли. Примерно там, где ты сказал. Один вообще не поймешь, другой же точно не Гейдрих. Унтер. Ну, унтер-офицер. Я, как узнал про это дело… Ну, про Гейдриха – от «языков» еще… Сразу сообщил, по рации. Туда тем же вечером сводный батальон нагнали. На базе роты НКВД, ну, и отходивших частей.
– Помню, видел. Вечером в столовой. Не знал только, зачем столько сухопутчиков нагнали. К нам.
– Вовремя, получилось, нагнали. Потому как тем же вечером на аэродром парашютный десант сбросили. С батальон где-то. Усиленный. Которые первыми выбросились, тех на поле, остальных счетверенками посекли. В воздухе. Вместе с транспортниками. Потери, правда, все равно большие получились. Очень. Отчаянные они, парашютисты эти. И подготовка… Ну так как, насчет Бати с Сашей?
– Нехай.
– Тебе все равно… выше ордена… благодарность… от САМОГО! Просил передать – страна нэ забудет своих героев.
Изображаю понимание торжественности момента. Хотя мне этот Сам… та еще сволочь, насколько могу судить. Хотя стоит ли? Судить, в смысле… Нам тем более… Детям и внукам просравших великую державу. Построенную им.
– И еще. Огромное персональное спасибо от Димы. Ну, Павлова. Немцы, то есть «языки» мои, поделились: у фюрера ихнего форменная истерика была. По слухам. Но достоверным, вполне. Это же он приказал десантников использовать. И еще – поменять направление удара. На Пинск. А это не менее суток. Простоя. К тому же туда они так и не пошли… передумали, похоже. Или Гейдриха своего нашли. Вот и еще полдня. Может, у Димы что еще и получится. К тому же и советчиков поубавилось. С твоей помощью. Да и так[211]…
Подошел штабной, мы обратно в автобус и на взлетку. Вывел к смутно знакомым бипланистым серым теням. Пара «Р-пятых». Печальный силуэт Жидова. Офорт «Грустное ожидание». Какие-то, похоже, пэдээсники приглашают на нижнее крыло, меня справа, Жидова слева. Катилюс спокойно комментирует:
– Мы так в Испании делали, способ отработанный. Безопасный… можно сказать.
Одели в утепленку, примотали стропами и какими-то ремнями брезентовыми, спросили – не туго ли? – но ответа не ждали, движок заработал – поехали! Как сказал классик Юра. По другому, впрочем, славному поводу.
Резво взмываем в ночное небо, поток начинает свою по-предутреннему промозглую песенку где-то за шиворотом, приподнимаю голову – кажется, так меньше задувает. К левому же боку, наоборот, от движка тянет жаром, плохо сгоревшим бензином и паленым маслом. В общем, обычное дело в нынешней авиации. Что с открытой кабиной, что с закрытой. Даже в шунтовом симуляторе учтено. Но на крыле Р-5 воняет как-то уж очень отвратно. Не предназначено оно для транспортировки пассажиров, и все тут. Ладно, перетерплю часок.
Значит, Жукова. Георгия Константиновича. Будущего маршала будущей Победы. Потенциально. Не вовремя его на клубничку потянуло. Нет, я не ханжа – все понимаю[212] и давно уже не пытаюсь даже искать ангелов во плоти. Далеко не старый еще мужик, война, опасность, семья далеко[213]. Не снесло б у меня крышу, не полез бы, ей-богу. Не изнасилование, чай. Пьяное приставание – да, хамское – тож да, но не более того. У милой девочки к тому же на тот вечер кое-какие планы могли иметься уже. Надеюсь. Впрочем, ладно. Что сделано, то сделано. Будет теперь, скорее всего, другой Маршал Победы и парады принимать, и у Исторического музея бронзоветь конной статуей. Рокоссовский, к примеру. Он как раз где-то здесь ту войну начинал… -ет. Оно, может, и к лучшему. Мне, конечно, трудно судить, без военного образования и особого интереса к военной истории, но – дедуля с папулей, как примут на кухне, – пусть и нечасто такое случалось, но бывало, что греха таить, да и невелик сей грех – обычно вдрызг рассоривались по всем такого рода вопросам, но всегда сходились в одном – оценке личности Георгия Жукова, его полководческого дара и роли в одержании той воистину Великой Победы. По их мнению, он был не лишен некоторого полководческого таланта, особенно если сравнивать с прочим окружением, но не более того. А знаменитые мемуары его оба иначе как «Воспоминания и измышления»[214] никогда не называли. Нет, я и это не считаю большим грехом. Людям вообще свойственна некоторая субъективность восприятия, не говоря уж о суждениях. У ментов вон даже поговорка есть: «Врет, как очевидец». Недаром. Будучи официально главным и основным летописцем множества событий, для которых являешься единственным если не вообще, то как минимум все еще живым действующим лицом, опровергнуть и оспорить некому, а кому есть, те вынуждены подстраиваться, время такое было, трудно, нет, почти невозможно удержаться от того, чтобы не приукрасить себя, любимого. Особенно такому, как данный конкретный – может быть, и в этом будущем все равно – маршал[215]…
