– Сергий Аникитович, добил я это дело, вот только никак труба короче не получается, если короче делаю, ничего не видать.
Я стоял в раздумье, чем бы помочь своему мастеру. В голове мелькали обрывки сведений по программе физики за среднюю школу. Ага, вот оно! В биноклях же ставят призмы, чтобы удлинить фокусные расстояния. И я начал объяснять Кузьме, как выглядит призма. Тот никак не мог понять, почему свет в этой призме должен куда-то поворачиваться, но попробовать сделать призмы обещал. Правда, прозрачное стекло уже все подходило к концу, и нужно было ждать, когда в вотчине заработает новая печь.
В думе сегодня ничего особенного не решалось. Я собрался уже уходить, когда ко мне подошел царевич Иоанн Иоаннович. Его свита остановилась немного поодаль. Царевич был молодым человеком довольно высокого роста, похожим на отца. Его темные глаза внимательно разглядывали меня. Он первым поздоровался и сказал:
– Сергий Аникитович, до сего дня не знаком с тобой, хотя знал отца твоего. Видим мы все, как поднял тебя государь. Значит, дело свое ты хорошо знаешь, да и по Москве слух идет, многим ты облегчение от болезней сделал. Хотел бы я, чтобы ты посмотрел меня, что-то в последнее время худовато мне, на коне долго не могу ездить, устаю. Зайди сегодня в мои покои, думаю, батюшка гневаться не будет.
Конечно, я не мог отказать такому пациент, и, переодевшись в приказе в более подходящую одежду, отправился к царевичу.
Идя к нему, лихорадочно вспоминал, что вроде при исследованиях в останках почти всех членов семьи царя находили большое содержание ртути. Может, в отличие от отца, царевича до сих пор травят?
И действительно, при осмотре обнаружились потливость, легкое дрожание пальцев рук, воспаление десен. Его жалобы на слабость, и даже то, что царевич во время разговора часто глотал слюну, – все наводило на мысли о хроническом отравлении ртутью.
Пока я его осматривал, мысленно соображал, что же делать, а вдруг это происходит по приказу царя? И все, закончилась тогда моя жизнь в этом мире. А кто еще может это делать? Бомелия уже нет. Скорее всего, происки бояр. В конце концов я не решился говорить об этом с царевичем. Сказав, что ему нужно больше времени проводить на прогулках да охоте и прописав успокаивающее, откланялся.
На дрожащих ногах я шел к царю, тот несколько удивился, увидев меня в неурочный час, но махнул рукой, приглашая пройти.
– Ну чего тебе, Сергий Аникитович, просьба какая есть?
– Иоанн Васильевич, разговор у меня тайный к тебе, наедине только могу говорить.
Царь махнул рукой, и охрана вышла за дверь, плотно ее закрыв.
– Ну давай, выкладывай разговор свой тайный.
– Великий государь, смотрел я сегодня по его просьбе сына твоего, Иоанна Иоанновича. Есть у меня подозрение, что травят его ртутью не первый день.
Сказав это, я замер: если это делалось по приказу царя, мне не жить.
Иоанн Васильевич был страшен. Лицо его побагровело, он вскочил и начал ходить по палате:
– Эти, опять эти… Никак они не успокоятся, не вырвал я жало ехидны! Ты уверен, что это так?!!
– Иоанн Васильевич, так ведь дело-то в том, что сразу от этого не умирают, поэтому и незаметно.
– Так что же делать, может, подскажешь, раз такой умный?
– Иоанн Васильевич, помнишь, собаку я приводил, когда в прошлом году парсуну рисовал? Вот тайно собаку на ртуть натаскать, и всех, кто касательство к пище имеет, незаметно проверить. Те, кто еду готовит да носит, откуда им с ртутью дело иметь? А если пахнет, значит, вот и отравитель. Главное – его живым взять.
Царь, все еще красный от гнева, усмехнулся:
– Ты меня еще этому поучи, ну а с сыном-то что делать?
– Иоанн Васильевич, тебе самому надо бы с ним поговорить, чтобы болезным он притворился да еду ему приносили только в палаты, так быстрее отравителя найдем.
– Слушай, Сергий Аникитович, не хочу я никого здесь в это дело посвящать, собака-то эта у тебя жива?
– Собака-то жива, только она у меня была приучена бегать от такой еды, а надо, чтобы она сама лезла к тому, кто ртутью пахнет.
– Ладно, поедет с тобой Ивашко Брянцев, с ним натаскаете собаку на ртуть, да может, тебе еще какие яды в голову придут, как готовы будете, тогда и ловить отравителя начнем.
И вот мы с Брянцевым уже тряслись в возке по залитым обильным летним дождем узким улочкам Москвы, а на душе стояла такая тоска. Ведь, наверно, всю оставшуюся жизнь будешь опасаться если не ножа в спину, так яда в вине или еще в чем-нибудь.
Хоть бери ноги в руки и как там у Грибоедова: «Вон из Москвы, сюда я больше не ездок!»
Когда мы приехали в усадьбу, я быстро нашел лежавшие у меня в сейфе еще с прошлого года порошки ртутной каломели и выдал их Брянцеву. Псарю мы, конечно, сообщили только то, что собака должна найти следы этих порошков где угодно. И приказали начать натаскивать собаку с сегодняшнего дня. Проинструктировав Брянцева, как соблюдать осторожность, я удалился с этими порошками. Предупреждать его о том, что надо держать язык за зубами, чтобы он не отпал вместе с головой, было излишним.
Еще не отойдя от нервной встряски после беседы с царем, я пришел на занятия с лекарями, которые привыкли видеть меня в нормальном состоянии, терпеливо отвечающим на все интересующие их вопросы. Но сегодня я сорвался и даже наорал на нескольких туго соображавших учеников. К середине занятий успокоился и сообщил им, что вскоре наша жизнь коренным образом изменится и что кроме больницы им придется работать со мной в царской лекарской избе или школе. Я еще не уточнил название. Каждый станет обучать по составленной мною программе по пять человек, а читать им всем лекции будем я и два аптекаря. Кроме того, царским повелением нам разрешено делать вскрытие казненных преступников. Но если у кого-то из моих учеников длинный язык, лучше обрезать его сейчас. Чем меньше народа знает, что происходит вскрытие, тем лучше. Потому что если нас не сожгут на костре попы, то еще неизвестно, как на это отреагируют простые москвичи, которые могут сжечь нас вместе со школой и всеми, кто там находится.
Я, конечно, понимал, что слухи все равно пойдут и со временем о происходящем узнает вся Москва, но если сведения будут распространяться медленно, то, скорее всего, к этому привыкнут, как привыкают ко всему новому.
По виду моих учеников-лекарчуков я понял, что они вполне прониклись серьезностью происходящего и уже ощутили горящие уголья под ногами, потому надеялся, что хоть какое-то время они будут молчать.
На следующий день утром я уже был у царя. Тот внешне успокоился и начал меня расспрашивать о последствиях отравления ртутью. Потом спросил, не может ли быть следствием этого отравления бездетность.
