– Ух ты!.. – прошептал Мурзик.
Я потащил его в косметический салон – прокалывать ухо. Мурзик не сразу догадался, куда мы идем, а сообразив – замялся.
– Что? – сурово спросил я.
– Ну… – пробубнил он. – В общем, там… это… А зачем это, а?
Я вытащил из кармана золотую серьгу в форме полумесяца и покачал у него перед носом.
– Помнишь, Хашта?
– Это… мне, что ли?
– Разве ты не такую носил?
– Ну… – не стал отпираться Мурзик.
– Идем, надо ухо проколоть.
Я почти силой приволок его в косметический салон и заплатил за нехитрую операцию. Сам зашел в бордель-бистро, открытый для клиентов, вынужденных коротать время в ожидании. Мурзик вернулся ко мне через полстражи, довольный. Серьга покачивалась у него в ухе. Я заметил, что даже выражение лица моего бывшего раба изменилось.
– Хочешь? – спросил я, кивая на бистро.
Мурзик честно сказал, что проголодался, а в бистро ему сегодня не хочется.
Я натянул штаны, заплатил девчонке пять сиклей сверх положенного по прейскуранту и вышел вместе с Мурзиком из салона.
Мы поели гамбургеров на площади Наву. Уютный ресторан был построен пять лет назад, на месте рабских бараков. Во время мятежа мар-бани здесь погибли десятки вавилонских граждан, отброшенных толпой на колючую проволоку под током.
Потом поели еще мяса из открытой жаровни в квартале Литаму. Взяли пива.
И еще пива.
И еще…
К вечеру мы набрались. Бездумно бродили по весеннему Вавилону, обнявшись и передавая из рук в руки бутылку, немузыкально горланили песни времен мурзикова сотника, пытались снимать девочек, озорничали и в конце концов чуть не утонули в Евфрате.
Потом Мурзик сказал, что знает одно чудесное место, где можно отдохнуть, и мы пошли в скверик с памятником пророку Даниилу. Я улегся на скамью, а Мурзик направил взор на задумчивого чугунного пророка и с вызовом продекламировал:
– Когда рабочий класс освободится, то сдохнет вавилонская блудница!
– Хашта… – сказал я, простертый на лавке. – А я не хочу… чтоб блудница… сдохла.
– Сдохнет! – упрямо сказал Мурзик. И ногой топнул. – Непременно сдохнет!
– А я не хочу! – выкрикнул я со слезой. – Кого я ебать буду, если она… сдохнет?.. Я дохлую… не буду…
– Другая народится, – утешил меня Мурзик. И плюхнулся рядом со мной на скамейку.
Я сел, хватаясь за него. Повис у него на плечах тяжелой тряпкой. И мы снова запели, раскачиваясь в такт:
– Ах, Анна-Лиза, Анна-Лиза, кому вы, блядь, теперь сдалися…
* * *
Я проснулся в своей постели. Голова у меня болела. Рядом со мной на столике стоял стакан с апельсиновым соком. Плохо соображая, я схватил стакан и жадно приник к нему.
На кухне заворочались. Донесся тихий смех.
– Анна-Лиза? – крикнул я.
– И эти две потаскушки тоже, – отозвался голос Мурзика.
Женский голос захихикал.
– Одна! – крикнула женщина из кухни. – И не Анна. И не Лиза.
– Цира!
Ну конечно, она. Тискалась с Мурзиком на его неудобной складной кровати.
Я сел на диване, подтянул трусы и взялся за свои джинсы.
– Мурзик, – сказал я укоризненно, – у тебя когда-нибудь бывает похмелье?
– Не, – сказал Мурзик, появляясь в комнате. Цира, приплясывая сзади, висла у него на плечах. – Ну как, полегчало?
Я застегнул последнюю пуговицу на ширинке.
– Принеси еще сока, а?
Мурзик повернулся к Цире. Та отлепилась от его спины и упорхнула на кухню.
– Открой ставни, – сказал я.
Мурзик подошел к окну и снял ставни. Хлынул веселый весенний свет. Золотая серьга блеснула в ухе моего бывшего раба.
– Это ты меня домой донес? – спросил я хмуро. И поднял с пола рубашку.
– А кто еще?
Цира уселась рядом со мной на диване и подала мне стакан с холодным соком. Стакан запотел. Я начал пить, из-за холода почти не разбирая вкуса. У меня сразу заломило зубы.
Цира погладила меня по спине и удобно устроила голову у меня на плече.
– Что надо? – спросил я.
– А просто так… – сказала Цира и вздохнула.
Так началось утро нашего последнего дня.
* * *
К полудню я окончательно пришел в себя. Мурзик скормил мне две противопохмельные таблетки, на всякий случай принял одну сам (я настоял). Пока мы собирались, Цира сидела, поджав ноги, на диване – в пушистом свитерке, в голубеньких джинсиках – и играла с котятами.
Наконец все было готово. Я остановил клепсидру, чтоб зря не капала, выпустил кошку с потомством на лестницу, написал маме записку, и мы трое вышли на улицу.
Цира шла посередине, цепко держа под руки Мурзика и меня. Мы добрались до офиса фирмы «Энкиду прорицейшн», поднялись на второй этаж. Сегодня у нас был выходной – день Шамаша. Поэтому никого из посторонних в здании не было.
Нас встретил Ицхак. Он был немного бледен и дергался больше обычного – нервничал.
– Проходите наверх, ребята, – сказал он. – В лабораторию. Луринду готовит там кофе.
– Что с шестым Энкиду?
– Мы с Булькой вчера нажрались, – сообщил Ицхак. – Я притащил его в офис.
– Как он?
– Пока спит.
– Пора будить.
– Рано, – сказал Ицхак. – Перед трансом разбудим. Не то сбежит или гадости говорить начнет. И без него на душе херово.
– Ну-ну, Иська. Ты нашу душу не трогай. Это не только твоя душа. Это душа великого героя…
Изя посмотрел на меня с отвращением и отвернулся.
Мурзик отцепил от своего локтя Циру и тихонько сказал:
– Это… господин, я за своей кривоногой пошел. Ждет ведь. Да и время не терпит.
– Иди, Хашта, – сказал я.
А Цира только поглядела тоскливо.
И мы с Цирой поднялись в лабораторию. В лаборатории стоял крепкий кофейный дух. На диванчике, среди сорванных со стены схем и графиков, вычерченных самописцем, дрых Буллит.
Луринду, до глаз налитая кофе, повернулась в нашу сторону и улыбнулась.
– Как настроение, братья Энкиду? – спросила она.
Цира ответила ей кислым взглядом. Плюхнула на диван, рядом с Буллитом, свою сумочку. Не спросясь, налила себе кофе. Сморщилась: горький.
– И мне, – попросил я.
Цира налила и мне.
Буллит вдруг громко всхрапнул и взметнул руками. Цирина сумочка повалилась на пол. Цира метнулась к сумочке, прижала ее к груди.
– Что там у тебя? – спросил я. – Яйца?
– Индикатор.
– Зачем ты его взяла, Цира?
– На всякий случай.
Мы помолчали. Цира допила кофе, вытащила рамку и поднесла ее к спящему Буллиту. Рамка уверенно завертелась.
– Да, все сходится… – сказала Луринду. И вздохнула.
Внизу раздался грохот. Мы переглянулись. Несколько мужских голосов загомонили, перебивая друг друга. Голоса были незнакомые. И недружественные.
Я оставил девушек наедине с Буллитом и сбежал по лестнице в офис.
