«Маленькая смертная девочка…»
Она победила тогда на Крите, и, похоже, с тех пор победа прицепилась к ней неотрывным символом.
Были слухи.
Кносс, город, где Минос еще не построил Лабиринт, потому что Минос еще не родился, Кносс гудел слухами. Говорили, будто африканка-тритонида, девушка без имени, почти дитя, силой мысли заставила чужих змей напасть на ничего не подозревавшую хозяйку. Имя хозяйки «Горгона», прозвище хозяйки «медуза» повторяли с опасливым придыханием. О том, как ее побеждают, мужчины на Крите складывали запрещенные сказки, они ждали избавителя-героя, чужеземца. Но критянка Горгона никогда бы не проиграла герою. «Маленькая смертная девочка» героем не была.
Афина снова, как когда-то, как вчера увидела шевелящуюся страшную голову. При виде этой головы мужчины не могли сойти с места, гипнотический страх сковывал их движения. А ее заинтересовали подчиненные деспотичной воле хозяйки змеи-рабы, в лучшем случае змеи-служанки. У Горгоны не имелось подруг, ни единой. Даже с двумя своими, но верными, Афина была богаче. Ее совы соблазнили рабов женщины-медузы, никакой силы мысли не понадобилось.
Она зажмурилась от новой волны нахлынувшего омерзения: подумать только, она не была Афиной! Ее называли «победительницей», и людское прозвище вроде «медузы» повело ее по миру. Она так и не вернулась домой, к озеру. Одиночество, оборванное их просьбами, теперь подмигивало «победительнице» издалека сладостной мечтой. Города оказались хуже одиночества. Люди глупее сов.
Постепенно, мучительно она свыкалась с ними. Ненавидя мужчин, она очищала землю от матриархата — какая издевательски-смешная доля!
Она переступила через себя, побеждая змеиных дев, одну за другой. Выполняя заказ следующего правителя, она уходила прочь от города, и тысячи ползли за ней, и глядели вслед изумленные люди, и по тому пути, где она прошла, старались не ходить годами.
Она никого не убила сама. Лишь выбирала направление.
Пустыни, леса, горные пастбища, одинокие острова…
Чтобы пробиться к бессмертию, необходимо переступить через себя. Ведь больше ни одна дева-змея не была призвана в пантеон.
Значит, она действовала правильно? Откуда же и зачем это неумолимое отвращение?
Все вышли из праха, даже боги. И нет другой материи, и нет другой природы.
Вспомнив себя, надо привыкать к бессмертию заново.
Дионис позвал Гермеса.
— Что же? Ты открыл новую меру времени? — спросил Гермес.
Его встретил неожиданно грустный взор.
— Если я выберу ее, я ее убью, так?
Гермес даже не посмотрел в зеркало мира, он знал, кого там увидит. Одну из двух. И для ответа на заданный вопрос — все равно какую.
— Да.
— А если не выберу? Из всех звезд на небе… Их много, не так ли? Я даже не умею назвать число. Сколько тех, что выведут ее к вечности?
— То, о чем ты спрашиваешь, называется процентной вероятностью.
— Она есть?
— Нет.
— Ты говоришь не как математик! Ты говоришь, как невежественный смертный!
— Ее вечность стремится к нулю. Ее вечность почти испарилась.
Дионис смотрел требовательно-печально. Это был очень красивый взгляд.
— Кроме того, ты не можешь помочь им обеим, — сказал Гермес, стараясь звучать безжалостно. — Каждый за себя, Бакхус. А себя ты уже вытащил.
Что-то изменилось в его колодце. Очень красивый взгляд обратился внутрь. Гермес так и не смог понять наверняка, вспомнил он себя смертным или еще нет.
— Я хочу увидеть сестру. Это можно?
— Которую? — уточнил Гермес.
— Ту, что была в черном.
Трудно определить, что является кульминацией в «Илиаде». Пожалуй, в «Илиаде» нет очевидной кульминации. События перетекают друг в друга, как вино и вода, наливаемые из огромных пифосов реальности в удобные амфоры поэтического вымысла.
Но сама Троянская война — была ли она зачином античного мира, красивым прологом? Для людей — да, возможно. Для богов — ни в коем случае! Для пантеона, собранного Зевсом, она стала именно кульминацией, переломом, после которого осталась финишная прямая: колесница несется, разваливаясь на ходу, зато впереди всех.
А в подлинной истории Троянской войны, увиденной поперек аполлоновой версии, безусловная кульминация — два треугольника.
Один — любовный, где правят страсть и вожделение: Парис и Елена вошли в память поколений как преступившие приличия, но даже те правила, которые они сохранили между собой, готовы были рухнуть в некий интересный… в некую новую меру времени.
И другой треугольник. Его вряд ли можно назвать любовным, хотя богиня любви в нем присутствует непосредственно, и страсти тут тоже хватает.
В первом треугольнике двое мужчин и женщина. Во втором, наоборот, две дамы.
Накануне кульминации Диомед сообщает Агамемнону, что знак Афины действительно находится в Трое, что Одиссей нашел его и следующим утром, если всем им повезет, доставит украденный Палладий в шатер к Атридесам.
Накануне кульминации Кассандра последний раз сверяет и правит в голове строки огромной, колоссальной для запоминания поэмы, после чего окончательно перестает замечать окружающий мир.
Накануне кульминации Аполлон пишет предисловие к «Илиаде» на прибрежном песке острова Делос, но Отец поднимает внезапный ветер, который разносит песчинки по четырем сторонам света.
Накануне кульминации Осирис встречается с Кришной, но говорят они о чем-то, вовсе не имеющем отношения ни к Троянской войне, ни к будущему человечества.
— Хайре, моя прекрасная!
— О боги! Как ты забрался в дом?!
— Такой большой дом… Гораздо сложнее проникать в маленькие хижины.
— Ты вор?
— Нет, что ты, я, видимо, герой.
— Не очень похож.
— Да? А кто похож?
— Гектор, Ахилл…
— А, мертвецы?
Одиссей рассмеялся.
— Ты напрасно смеешься. Если тебя найдут здесь, то убьют.
— Кто?
— Кто угодно.
— Парис?
— Да.
— Он не может меня убить. Ему запретили боги.
Елена не нашла, что на это ответить. На самом деле, она боялась. Ей было бы спокойней, выдай она ахейца три дня назад в храме Афины. Хотя сердце, душа и что-то еще, особенно веселое, подсказывали ей, какую бы фатальную она совершила тогда ошибку.
— Впрочем, я тоже не могу его убить, — сказал Одиссей.
— Зачем ты пришел?
— За тобой.
— Я никуда не пойду! Я буду кричать!
— Пока — да, никуда. И кричать не нужно. Я пришел к тебе.
— Ты сумасшедший!
— Вот уж нет! Даже в тот единственный раз, когда я попытался притвориться сумасшедшим, мне не поверили.
Елена почувствовала себя поплавком на воде. Рыба тянет вниз, рыбак наверх, а ты можешь только жизнерадостно булькать.
Она отдана этому человеку. Ее тянет в его объятия.
Знать бы, кто так решил.
— Я очень не хотел сюда, под Трою, — сказал Одиссей. — Я понимал, что меня выдворяют с острова. Далекая война, басилевс басилевсов. Пока я буду выполнять его приказы, что только ни случится дома. А с жалким нашим отрядом я всегда останусь слугой для Атридесов. И я изобразил безумие.
— И что же?
— Мне никто не поверил.
— Это ты его вытолкнула с острова? — спросила Афродита.
Афина даже не повернулась.
— Ты так внимательно смотришь… Неужели тебе самой никогда не хотелось попробовать?
Афина отрицательно покачала головой.
— Кстати, ты надолго присвоила черный цвет?
— До скончания времен.
— Отлично! Теперь я точно узнаю, когда закончится время.
Афина молчала.
— Ну ладно, — сказала Афродита, — как ты хочешь, чтобы она это сделала?
Елена горела от возбуждения. Уже несколько лет подобное было только с Парисом. Видно, небо влило в нее этот жар.
«Где ты?» — позвала неслышно Елена, но сейчас она обращалась не к тому, кого устала ждать, ее зов был направлен ближе.
Парис вышел от царя Приама, где они совещались с хеттскими начальниками. По расчету богинь, он должен был появиться в опочивальне, когда Одиссей покинет ее.
Ахеец взял Елену за руку.
«Кто же ты на самом деле?» — подумал он перед тем, как провалиться в наслаждение.
— Ты прекрасна! — сказал Одиссей.
Елена закрыла глаза.
И упала без сознания.
Будто вихрь ворвался в зеркальный зал.
— Я только что объявил эту смертную своей избранной. Я дал ей имя, я привел ее в этот город, она полностью и безраздельно принадлежит мне. Вот это тело! — он приставил палец к гладкой магической поверхности. — Вот!
Будь они просто женщинами, у них случился бы шок. Но истерика богини — это как минимум испепеление пары-тройки малых народностей. И она непременно ведет к падению рейтинга.
