Когда гости с хозяином спустились во двор, евнух спросил невинно:
— Подземный ход в замке есть?
— Зачем он здесь? — сказал Рено, отводя взгляд. — Не нужен! Да и как пробить его в сплошной скале?
— Лжет! — безапелляционно сказал Ярукташ, когда бывший оруженосец ушел. — В каждом замке есть подземный ход!
— Тебе он зачем? — сердито спросил Козма. — Сбежать хочешь?
— Я поклялся на Коране, — обиделся евнух, — что буду служить своему новому господину Роджеру до тех пор, пока он будет того желать. К тому же коня через тайный ход не проведешь, а пешком далеко не уйти. Я не хочу занять место в подземелье рядом с другими пленниками!
— Для чего тебе ход?
— Когда живешь в замке, где в господ бросают ножи, лучше знать все. Ты б спросил, господин, у Рено!
— Я и так знаю.
— Кто тебе рассказал? Слуги?
— Сам догадался. Это так легко!
Лицо евнуха изобразило недоумение.
— Рено прав, говоря о невозможности выдолбить ход в скале. Ты обратил внимание, что подземелья Азни — это природные впадины, перекрытые кладкой сверху и с боков? Их только слегка подтесали для гладкости стен. Поэтому все подземелья разные: по высоте, ширине, протяженности. Барон был неглуп, место для замка выбрал с толком. Есть помещения для припасов, есть и готовый ход.
— Использовал расщелину! — догадался евнух. — Но где искать ее?
Козма заулыбался:
— Человеку трудно пробить скалу. Но воде, если она течет тысячи лет…
— Родник! — всплеснул руками Ярукташ. — Господин, ты самый умный человек из всех, кого я встречал! Я найду!
— Тебя поймают у хода, обвинив, что лазутчик. Приговорят к смерти и повесят на зубце стены. Я не смогу тебя защитить.
— Постараюсь, чтобы не поймали! — оскалился евнух.
— Дался тебе этот ход! Через ворота вошли, через них и выйдем.
— Пусть будет так! — поспешил Ярукташ. — Но я все равно поищу. Не понравилось мне сегодня за обедом.
— Рено успокоился. Ты сам видел.
— Рено здесь самый безвредный, господин. Все его чувства на лице: их легко прочитать. Такие люди не страшны. Бояться следует тех, кто чувства прячет.
— Кого?
— Позволь мне сначала выведать, господин!
Козма махнул рукой, и Ярукташ убежал по своим неотложным делам. Козма вознамерился было отправиться в отведенную им с Иоакимом комнату, отдохнуть, как появившийся Гуго позвал его к Роджеру.
* * *
Старый рыцарь был совсем плох. Когда Козма вошел к нему, Роджер лежал на широкой лавке без чувств. Лицо его было бледным, кожа на нем будто усохла, туго обтянув скулы. Козма приложил ладонь ко лбу рыцаря и едва не отдернул ее — так припекло жаром. Козма взял безжизненную руку раненого, проверил пульс. Покачал головой. Затем достал из своей лекарской сумки медную чашу, плеснул в нее воды и уксуса. Смочил в чаше тряпицу и стал омывать ею лоб, виски и грудь Роджера.
Рыцарь открыл глаза. Взор его был затуманен, глаза — тусклые. Козма отставил чашу с уксусом и придвинул поближе табурет. Слуги принесли и оставили на нем большое блюдо с мясом и хлебом, а также кувшин вина. Козма наполнил вином серебряную чашу, поднес к губам Роджера. Держал ее до тех пор, пока рыцарь не осушил чашу полностью.
Вино подействовало: лицо Роджера слегка порозовело, он пошевелился и приподнялся над скамьей. Козма ловко пристроил под спину рыцаря толстую подушку. Роджер оперся на нее и уже осмысленным взором глянул на лекаря.
— Я умираю? — не то вопросительно, не то утвердительно сказал он.
Козма подумал и утвердительно кивнул.
— Стрела оказалась отравленной?
— Не думаю. От яда ты бы умер еще в пути. Наконечник стрелы был грязный и заразил кровь. Сейчас она воспалилась. На латыни это называется «сепсис».
— Я знаю эту болезнь. У тебя есть лекарства?
— В моей земле — да. Здесь… — Козма развел руками. — Можно попробовать сикер. Его надо пить постоянно и много, чтобы он проникал в кровь и убивал заразу.
— Знаю это лечение, — тихо сказал Роджер. — Оно помогает молодым, да и то через одного. Я слишком стар, чтобы выдержать. Не хочу умирать пьяным. Перед Господом надо предстать чистым душой, исповедовавшись и причастившись.
— Позвать священника? — предложил Козма.
— Не спеши. Сколько мне осталось? День, два?..
— Может, три.
— Я умру в сознании?
— Будешь впадать в забытье — и чем далее, тем чаще. Последние часы будут тяжелыми, ты перестанешь узнавать окружающих, трудно будет говорить…
— Хорошо! — твердо молвил Роджер, видимо, приняв решение. — Подай мою сумку!
Козма повиновался. Рыцарь знаком велел открыть. Козма осторожно вытащил из сумки большой и тяжелый ларец. Ларец оказался необычной формы — широкий и плоский. Потемневшее от времени дерево, из которого он был сделан, почти полностью укрывали пластины из серебра и золота, украшенные резьбой и драгоценными камнями. На самой большой пластине, прибитой серебряными гвоздиками к верхней крышке ларца, неведомый художник начертал несколько сцен. Козма некоторое время заинтересованно рассматривал. Роджер не мешал, с грустью наблюдая за лекарем.
Серебро на пластине потускнело от времени, но линии, прочерченные резцом неведомого мастера, виднелись четко. Всего художник изобразил три сюжета, разделив пластину на равные части. Как быстро понял Козма, все сюжеты были евангельскими, из последних стихов книги. В левой части пластины Иосиф Аримафейский возлагал на каменную плиту в пещере-гробе тело, завернутое в пелена. Бородатое лицо тайного почитателя Христа было исполнено скорби, он держал тело казненного бережно, как будто боясь неосторожным движением причинить ему боль. В центральной части триптиха была изображена сцена с явлением ангела женам-мироносицам, пришедшим воскресным утром, в третий день после распятия, чтобы по древнему обычаю помазать благовониями убитого учителя. Отваленный от гроба тяжелый камень лежал на земле, ангел — весь в сиянии исходящих от него лучей сидел сверху, лица застывших в изумлении женщин выражали недоверие и робкую надежду. Сюжет правой части триптиха был прост: апостол Петр, прибежавший к гробу после невероятной вести, которую принесли мироносицы, держал в руках пустые погребальные пелена. Воздев очи к небу, он смотрел туда с радостью и надеждой. Лицо апостола дышало такой силой окрепшей в нем веры, что явственно ощущалось: скажи он сейчас горе «Иди!», и та пойдет.
Козма долго не мог оторваться от триптиха, то и дело поворачивая ларец к свету, чтобы лучше рассмотреть. Мастер, чеканивший рисунок на серебре, был не просто талантлив, он воссоздал то, во что искренне верил. Самым важным для него было донести до зрителей чувства людей, переживших смерть и воскресение Господа. Художник едва очертил фигуры, но тщательно проработал каждую черточку лиц. Они получились настолько живыми, будто мастер видел их наяву, а потом просто взял резец и перенес на металл.
