44
По пути домой мы на своей шкуре прочувствовали грандиозность военных завоеваний, в которых принимали участие. От Персеполя до Эфеса добирались четыре с половиной месяца, проходя в день от двадцати до тридцати километров в зависимости от рельефа и погоды. Большую часть пути двигались по Царской дороге, довольно приличной и не только для данной эпохи. Конечно, тяжелые грузовики раздолбали бы такую за несколько месяцев, но сейчас их нет, а арбы, запряженные волами, не наносят дороге существенного ущерба. На ночь часть вояк останавливались возле караван-сараев, чтобы не платить за постой. Отчаянных людей, рискнувших напасть на нас, пока в этих краях нет. Больше боялись нас. Чему были причины: наши летучие отряды постоянно грабили все деревни на удалении километров десять от дороги. Местное ополчение связываться с нами не отваживалось, а жаловаться на нас македонским гарнизонам в крупных городах было бесполезно, потому что там служили друзья-приятели тех, кто следовал с нами и принимал участие в грабежах. В итоге мы почти не тратили денег на еду. Более того, по мере продвижения все больше пехотинцев обзаводилось лошадьми, мулами, ослами и даже воловьими упряжками. Все-таки ехать легче и приятнее, чем идти пешком.
От Эфеса еще тридцать два дня, с учетом трех дней на переправу через Дарданеллы, ушло на дорогу до Амфиполиса. Этот город я выбрал потому, что там много корабельной древесины, необходимой для осуществления моих планов. В приморских греческих полисах с этим сырьем проблемы, большую часть экспортируют. В Амфиполисе я распрощался с бессами. Они под командованием Битюса поехали к своим баранам, а я снял тот же дом, что и в прошлый раз, который был продан и опять опустел, собираясь перезимовать здесь и построить корабль. Поскольку я был командиром илы в армии Александра Македонского, все горожане, включая командира гарнизона по имени Пириламп, старого вояки, потерявшего кисть правой руки во время похода на иллирийцев, относились ко мне с должным уважением, как к соотечественнику. Пириламп даже предложил мне купить выморочное поместье, хозяев которого выкосила какая-то заразная болезнь, и стать македонским «дворянином». У меня сложилось впечатление, что болезни в этом городе служат мне во благо. Только вот не долго на этих болотах и самому заразиться. Я сказал, что подумаю. Не говори «нет», пока не допрыгаешься.
По будням рано утром мы вместе со Скилуром отправлялся верхом на лошадях в порт Эйон, расположенный в четырех километрах от города, в устье реки. Там я арендовал пустующий стапель и взялся за постройку парусно-гребного судна. Уже так наблатыкался в этом деле, что сам был и заказчиком, и кораблестроителем. Не знаю, к какому классу отнести это судно. Это был мой собственный проект на основе скампавеи. Оно будет длиной двадцать пять метров, шириной — пять, осадка — метр двадцать, водоизмещение около ста тонн. Две мачты-однодеревки будут иметь косое парусное вооружение. К фок-мачте добавлялся съемный брифок — прямой парус на случай попутного ветра. Двенадцать пар весел послужат движителем в безветрие и при маневрах в портах и на реках. Поскольку медь все еще дорога, обшивать ею корпус не стал, набрал подводную часть судна из тисовых деталей, чем поразил аборигенов. Они считают тис деревом смерти. Может быть, из-за ядовитости, а может, потому, что отправляли в Египет, где из него делали саркофаги. И еще фурии — богини мести — всегда изображаются с факелами из тиса. Впрочем, я и так постоянно поражал их, потому что строил судно вопреки всем их канонам. Предсказания, что мое творение потонет во время первого же выхода в море, слышал ежедневно, пока не был готов корпус судна. Его идеальные обводы произвели впечатление на местных моряков. Красивое не всегда правильно, но правильное всегда красиво. Корпус был проконопачен и покрыт смолой и специальной мазью, состав которой я помнил со времен службы под британским флагом, после чего спущен на воду. Остальное можно доделать и на плаву, у каменного мола.
Теперь уже местные корабелы приходили не просто полюбопытствовать, а подсмотреть, позаимствовать какое-нибудь новшество, которое можно применить на круглых судах. В первую очередь их интересовал судовой набор: шпангоуты, бимсы, пиллерсы, флоры, стрингеры, карлингсы и способы их крепления, в том числе с помощью книц. Впрочем, таких названий они еще не знают, придумывают свои. Я ничего не скрываю, разрешаю полазить внутри, посмотреть, потрогать руками, особенно тем, кто соглашается бесплатно помочь моим рабочим. Такие крепкие суда им здесь не очень-то и нужны. Интенсивная навигация продолжается всего сто дней — пятьдесят в апреле-мае и пятьдесят в августе-сентябре, когда не дуют сильные ветры с гор, этесии. Летом в промежутке между этими сезонами отправляются в рейс только самые отчаянные. Хотя шторма в Эгейском море и восточной части Средиземного не чета тем, что в северных районах Атлантического или Тихого океана, местные суда, которые ни в какое сравнение не идут с финикийскими, слишком слабы, чтобы противостоять даже таким. Это «круглые», а галеры еще слабее, тонут при волне выше полутора метров. Чуть поднялась волна — их сразу вытаскивают на берег. Как ни странно, верили, когда я рассказывал, что бывают волны выше мачт моего судна. Финикийцы уже добрались до острова Британия, поимели в тех краях печальный опыт и поделились им с греческими коллегами. Зато в то, что при таких волнах мое судно не утонет, не хотели верить. Кивали, якобы соглашаясь, но с ухмылкой: заливай-заливай!
К апрелю месяцу судно, получившее привычное для меня имя «Альбатрос», было готово. Аборигены были уверены, что это имя бога из пантеона Гипербореи. У них принято давать судну имя бога, или абстрактного понятия типа «Мир», «Доблесть», «Свобода», или хвалебное прилагательное — «Красивая», «Быстрая», или в честь полиса — «Афинская», «Фиванская»… Не стал их разуверять. Пусть экипаж думает, что находится под опекой не только греческих богов, но и гиперборейского. Я прикупил периплы (дедушки лоций) всех берегов, которые сумел найти в Амфиполисе. Стоили они дороговато — от мины серебром каждый. Греки научились собирать и записывать информацию о морских берегах у финикийцев, а заодно, судя по цене, переняли у последних жажду наживы.
К тому времени мне выковали четыре якоря. Точнее, лапы для них, а штоки были сделаны из тиса. Кроме рыма на штоке был еще один на лапах, к которому крепился буйреп. Слишком дорогим был якорь, чтобы потерять его. Все четыре, как здесь заведено, отнесли в храм Зевса, где оплаченные мною жрецы целую неделю молились и приносили жертвы, по барану каждый день, чтобы якоря служили надежно и не терялись. Затем на лапы нанесли священные знаки — выцарапали какие-то каракули, а на штоке выжгли раскаленным прутом клеймо «Зевс — бог всемогущий и спаситель». После чего мои рабочие торжественно отнесли якоря на судно и прикрепили к железным цепям длиной двадцать пять метров каждая. Более длинные обошлись бы слишком дорого. Если потребуется, соединим несколько из имеющихся. Все четыре якоря одновременно мне вряд ли понадобятся.
В день торжественного «поднятия флага» на новом судне и устроенного по этому случаю пира, я узнал от приглашенного мною коменданта гарнизона Пирилампа, что осенью в армии Александра Македонского был раскрыт заговор. Кто-то сдал командира гетайров Филота, старшего сына Пармениона, который подстрекал старых воинов, недовольных проперсидкой политикой Царя Всего и его новыми персидскими замашками, убить Александра Македонского. Под пытками Филота выдал отца, которого умертвили без суда. Царский холуй Полидамант привез Пармениону в Экбатанах, где был штаб левого крыла, письмо от сына и, когда тот начал читать, по-тихому убил ударом кинжала, а потом отрезал голову и быстро удрал с ней из города. Иначе бы убийцу самого порезали на куски. Старый полководец пользовался непререкаемым авторитетом в македонской армии. По требованию солдат голова была возвращена в Экбатанах и со всеми почестями погребена вместе с телом. Мне кажется, это стало переломным моментом в жизни Александра Македонского. Без советов мудрого и опытного вояки Царь Всего окажется не таким уж и великим полководцем, начнет проигрывать сражения, а потом и вовсе удерет из Индии, так и не покорив ее.
