основателей. Почему выжимая и замаливая? Мне вот очень запали в память две рассказки сопровождающего, одна про то, что его отцу платили так мало, что он в числе прочих ходил к купеческим домам побираться. Там после обедов выносили остатки, так многие рабочие без такой «благотворительности» и не выжили бы. И про то, как один из отцов-основателей возжелал стать почетным гражданином, для чего широко жертвовал церкви и уезду, а потом нажрался на ярмарке в Шуе и по дороге домой обоссал угол храма, невтерпеж было. Думал, что все разом уладит, да попик уперся, случился скандал и дело до епархии дошло. Уладил, при деньгах как не уладить — дело в Кинешемской канцелярии «сгорело», а в обычной сельской церквушке появились серебряные царские врата, какие не во всяком столичном храме есть.
Обсуждали мы виденное с Сергеем Николаевичем долго, всю дорогу до Коврова — Шуя город чисто текстильный, а мы такое уже видели. В Коврове же и другая промышленность имеется, вот ее посмотреть интересно. Ну и место знаменитое, там потом завод имени Дегтярева встанет, того самого, оружейника. Да и железная дорога тут серьезная — двухпутная, Москва-Нижний, с одноколейной веткой на Муром, оттого в городке большие железнодорожные мастерские имелись, а это значит, что есть настоящий пролетариат, не чета вичугским-шуйским патриархальным огородникам.
Настоящий пролетариат не подвел, уже на первом угловом доме от станции мы увидели листовку с призывами к стачке и списком требований.
— Шапирограф, — пробормотал Булгаков, вычитываясь в содержание.
— Что?
— Гектограф по-старому. Простейшее устройство для размножения оттисков, — пустился в объяснения приват-доцент, — с желатиновой формы до сотни можно сделать, если крупный шрифт. А мелкий штук двадцать-тридцать.
И пояснил в ответ на немой вопрос:
— Так расплывается же. Чем больше оттисков — тем ниже качество. Но простая штука, революционеры их любят. Ох ты!
Причина эмоционального возгласа открылась нам после очередного поворота — возле проходной фабрики, как впоследствии оказалось, бумаготкацкой товарищества Треумова, собралась толпа в несколько сотен мастеровых. Судя по тому, что преобладали тужурки и фуражки железнодорожников, они пытались «снять с работы» ткачей. То есть сами забастовали и вот пришли агитировать присоединится. И надо сказать, вполне успешно агитировали, требования были вполне материальные и понятные.
Сухой и сутулый, с длиннющими руками работяга в заляпанном зеленовато-синими пятнами фартуке громко зачитывал листовку собравшимся, к которым по мере чтения присоединялось все больше и больше рабочих фабрики.
— Увеличение заработной платы! Которые получают до семидесяти копеек в день в полтора раза! до рубля на треть! От рубля на четверть!
— Откуда такой громкий? — спросил один из стоявших перед нами собравшихся приятеля.
— Сам не видишь? Весь в пятнах, в десяти водах не отмоешь, значит, из кубовой, красильщик.
А тот продолжал:
— Расценки согласовать и увеличить! Сверхурочные ограничить! Врача женщину для работниц!
Каждое предложение встречал одобрительный гул толпы, крики «Правильно!».
— Чистоту в цехах навести, вентиляцию наладить! Всех уволенных за прежние забастовки вернуть!
— Обратите внимание, Григорий Ефимович, политических требований уже нет, исключительно экономические, — шепнул мне Булгаков.
Но развить мысль не успел, дальше все покатилось, как в фильмах про революцию — «из-за лесу выезжает конная полиция». Любая толпа имеет IQ равный IQ самого тупого ее члена, не было исключением и собрание забастовщиков — стоило одному придурку кинуть камень, как подключились остальные и мгновенно закрутилось месилово. В себя мы пришли уже в кутузке, причем мне в суматохе перепало ножнами шашки, а Булгаков недосчитался пары пуговиц на пальто.
— «Толпа держала себя сдержанно, и было видно, что рабочие действуют по обдуманному плану, так как из среды ее не выделялся ни один вожак,» — зачитал донесение молоденький жандармский корнет. — Ха, как бы не так, вот они, голубчики! Извольте видеть, двоих агитаторов из Москвы взяли!
— Корнет, вы уверены? — поручик, старше годами лет на десять, был полон скепсиса.
И желания уснуть после бурной ночи, о чем свидетельствовали полузакрытые глаза и круги под ними. Не иначе, в карты резался до рассвета.
— Так точно! Вот у этого, — корнет ткнул пальцем в меня, — в обложке Библии обнаружилось!
Поручик одной рукой подпер лоб, другой забрал брошюрку Толстого, перелистал…
— Запрещенное… что же, полагаю, двух этих господ надлежит этапировать в губернское управление. Займитесь, корнет.
Перекрывавший выход из купе второго класса жандармский унтер все время прятал улыбку в усы — больно уж смешно выглядел корнет, он не спускал с нас глаз все три часа от Коврова до Владимира и даром что не целился из револьвера. А мы, убаюканные стуком колес, привалилсь я к стенке, а Булгаков ко мне и задремали после все перенесенных волнений.
Видимо, задремал и корнет — когда поезд свистнул, останавливаясь у перрона губернского города, он вскинулся, схватился за кобуру и, оглядев нас безумными глазами, неожиданно покраснел. Унтер старательно смотрел в сторону, чтобы не заржать. Корнет, подозревая в каждом встречном нападающего, а нас в непременном желании побега, вывел нас наружу. Красный цвет лица сменился бледностью — мальчишка совсем, лет двадцать от силы. Наверное, только выпустился из училища и сразу такая удача, поймал двух крупных агитаторов, будешь тут нервничать!
Будь он постарше возрастом или опытом, сдал бы нас в губернском жандармском управлении дежурному и все, но желание отличится подвигло его притащить «арестантов» к начальнику.
— Тобольский, Григорий Ефимович, из дворян… Из дворян? — поднял недоумевающий взгляд ротмистр.
— Пожалован именным указом, — солидно кивнул я.
— Григорий Ефимович… — повторил жандарм и в глазах его мелькнуло узнавание. И глубокое понимание ситуации.
С видом, не предвещавшим ничего хорошего, он повернулся к корнету:
— Подождите в приемной!
Сиявший, как начищенный пятак, корнет недоуменно козырнул и вышел.
— Прошу прощения, Григорий Ефимович, — встал из-за стола офицер и протянул мне руку. — Служба-с, случаются всякие неприятности, прошу понять.
— Ништо, все под богом ходим.
— Да-с, но как же вы так неосторожно, запрещенные брошюры с собой возите?
— Полагаю необходимым знакомиться со всеми взглядами, в особенности с теми, коим противостою, — размеренно ответствовал я.
Стоявший в сторонке Булгаков откровенно наслаждался сценой — если не чеховский «Хамелеон», то довольно близко. После предложений напоить-накормить, от которых мы отказались, ротмистр самолично проводил нас до выхода и приглашал при случае захаживать, так сказать, без чинов. Нет уж, лучше вы к нам.
— Корнет!!! — взревело за закрывшимися за нашими спинами дверями.
Чую, будет у мальчика сегодня первое разочарование в службе.
— Ну что, Сергей Николаевич, давайте в церковь зайдем, вознесем молитву за чудесное избавление от узилища.
Не знаю, благодать это или нет, но
