Крадучись подальше от перил, чтобы не видно было с верхних площадок, шпик заторопился вдогон. Шаги рабочего смолкли на четвертом этаже, определенно. Шпик прижался к стене выжидая. Хлопнула дверь. Он выждал еще — и поднялся.
На площадке четвертого этажа — три двери. На первой дощечка гласила, что здесь проживает гвардии полковник фон-дер-Пален. В эту дверь рабочему входить незачем: этот полковник может рабочему только по шее дать, какой еще может быть между ними разговор? Ежели б починка и поделка какая, мастеровой шел бы по черному, а не парадному ходу, в кухню, а не начистую половину. На второй двери тоже неподходящее: артистка императорского балета. На третьей двери значилось:
Зубной врач
Вильгельм Фердинандович
ФОХТ
Прием с 11 до 2 и с 6 до 8 вечера,
кроме вторников
С улицы доносился колокольный звон: ко всенощной благовестят. Суббота нынче. Значит-прием.
Рискнуть?
По инструкции, по уставу — не полагалось, конечно. Но агент был медниковской филерской школы при здешнем охранном отделении. Медников величайший мастер, артист сыскного, охранного дела. Из его поучений знал топтавшийся перед полированной дверью с докторской медной дощечкой шпик: устав уставом, а соображать и самому надо.
"Не обнаруживаться"- конечное дело, верно; но если возможность есть установить нового преступника, да еще рабочего, новую квартиру обнаружить… А вдруг да там еще и Коровья Смерть окажется — тогда все ясно. Знаменитое можно дело раздуть!.. У шпика даже дух перехватило.
План действий он сообразил быстро: снял мерлушковую свою, лодочкой, шапку, вынул из кармана платок (грязный, — кто ж его знал, что такой выйдет случай!), повязал щеку и нажал на кнопку звонка. Нерешительно сначала. Но так как сразу не отперли, подозрение, что там, в квартире, творится что-то, за что охранное может дать хорошие деньги, возросло до уверенности, и он позвонил вторично, уже во весь нажим, так, как звонят охранники или с обыском.
Открыл доктор в белом халате. Шпик шмыгнул в прихожую и, к неистовой радости своей, увидел много шуб на вешалке, и среди них — ватная куртка рабочего и пальто Коровьей Смерти, подвешенное, очень заметно, прямо за воротник, потому что у него была явно оборвана вешалка.
В приемной прислушивались к завязавшемуся в прихожей разговору. Доктор говорил особо повышенным голосом, визгливо, с явным расчетом предупредить.
Григорий Васильевич прошептал озабоченно:
— Спорят… Слышите?.. Может быть, он привел полицию?.. Надо принять меры.
Но меры уже были приняты: все расселись цепочкой от дверей врачебного кабинета, вдоль стены, кресло за креслом, в очередь. И у всех в руках опять газеты и журналы.
Бауман остался за столом, наклонившись над развернутой полосой "Русского слова".
Доктор в прихожей спорил все громче и громче. Затем голоса смолкли.
Бауман увидел, как потянулись испуганно вверх густылевские брови, портьера отодвинулась чуть-чуть и в приемную ввернулась, бочком, невзрачная фигура в пиджачке и поношенных, с бахромкой, но проутюженных брючках. Медников требовал от своих филеров ухода за платьем; любимая поговорка его была: "Филер должен быть, как жених".
Придерживая ручкою повязанную грязным платком щеку, шпик присел на золоченый тонконогий стул, ближний от двери в прихожую.
Наступило молчание. Все, казалось, погружены были в чтение, кроме Козубы, развалившегося на диванчике и смотревшего без стеснения на шпика: "Вот нахал выискался! Что б такое с ним учинить?"
Об этом же думал и Бауман. Он как будто очень внимательно читал объявления на первой странице "Русского слова".
Объявлениями действительно можно было увлечься. Они касались самых важных, жизненных дел.
"Сваха нужна для интеллигентного господина. Предложения письменно, в Главный почтамт, предъявителю сторублевого кредитного билета за № 146 588".
"Требуется врач-ХРИСТИАНИН в Конотопское коммерческое училище".
"Христианин" напечатано аршинными буквами: знает свое дело метранпаж!
А ниже, в рамочке:
Грудные панцыри, обеспечивающие возможно большую безопасность против пуль и колотых ран. доставленные уже многим высокопоставленным лицам…"
Так — точно — напечатано: "многим высокопоставленным лицам…"
"…приготовляет Н. Рейсер, б. директор школы ткачей в Аахене…"
Но, читая поучительные объявления эти, Бауман следил за шпиком. Шпик чувствовал на себе его взгляд; он не выдержал, заерзал на стуле и охнул. Бауман тотчас поднял глаза от газеты:
— Очень болит?
Голос был участливый и спокойный. Шпик ответил стоном:
— не сказать… Третью ночь не сплю… С ума сойти!
Бауман окликнул через комнату Григория Васильевича, сидевшего у самой двери докторского кабинет (за дверью жужжало колесо бормашины: доктор изображал, очевидно, что у него пациент):
— Простите, милостивый государь… Ваша первая очередь? Может быть, вы не откажетесь уступить? Вот господин, который ужасно страдает…
Григорий Васильевич отозвался, быть может, даже слишком быстро:
— Конечно, с удовольствием. Тем более, что у меня- три пломбы. Это займет много времени… Если остальные господа не возражают…
— Ради бога! — выкрикнул в совершенном ужасе шпик и даже приложил обе ладони просительно к мятой своей манишке: такой оборот его никак не устраивал. — Зачем вы будете себя утруждать?..
— По христианству, — отозвался не свойственным ему басом с дивана Козуба. — Отчего человеку не помочь?..
В прихожей стукнула дверь. Наверно, доктор проводил пациента. Так и есть. Дверь кабинета открылась: Фохт пригласил жестом очередного. Григорий Васильевич привстал. Он хотел сказать, но его опередил Бауман:
— Доктор, по общему согласию ожидающих мы уступили очередь вот… господину… — он указал на шпика, — поскольку ему, очевидно, нужна срочная помощь.
Он смотрел пристально на доктора-глаза в глаза; чуть заметно подморгнуло, знаком неуловимым, левое веко. Доктор кивнул. Около глаз заиграли лучики смешливых морщинок: он понял. И обратился к шпику:
— В таком случае, пожалуйте…
Шпик привстал и сел снова:
— Благодарствую… Я подожду… Я могу подождать, честное слово… Мне что-то легче.
— Пожалуйте! — строго сказал доктор и даже пристукнул ногой. — Вы задерживаете больных.
Медников учил хорошим манерам. Филер должен быть всегда, как жених. Шпик повел ладошками в стороны, точно готовясь пуститься в пляс, как, по словам Медникова, делают люди самого лучшего общества. Но французское слово, которое полагается в таких случаях говорить, вспомнить не мог: кушэ, тушэ, фушэ…
