— Давайте сюда, — сказал Олег.
Он расписался за получение и забрал прямоугольник разграфленной коричневой бумаги с обычными почтовыми пометками. Несколько раз пробежал глазами текст из двух строк, и невольно хмыкнул — надо же, Селезневу потребовалось «Наследие Чингисхана» и сборник речей Огневского на чешском языке!
И чего он не подумал об этом заранее?
И где вообще добыть такую диковинку, если она существует в природе?..
Хотя можно позвонить Савицкому или лучше тому же Устрялову — они отвечают за распространение евразийских идей за границей, и у них подобная литература должна водиться в хозяйстве. Пускай для скорости отправят по своим каналам или через диппочту, благо Базили, министр иностранных дел, смотрит на такие вещи сквозь пальцы.
— Ответ будете давать прямо сейчас? — спросил курьер, и Олег вспомнил, что он в конторе не один.
— Нет, потом. Завтра.
Сейчас нужно добить статью… кстати, время перевалило за пять, и поймать Устрялова на месте будет трудно, они там, в партийной канцелярии, не засиживаются долго… нужно сделать пометку в расписании на завтра, да с самого утра, чтобы точно не забыть, не закрутиться в вихре обычных дел.
С работой для «Помощника пропагандиста» он справился к шести.
Отдал на печать, и решил, что на сегодня хватит — учитывая, что выезд за город в выходные сорвался, можно появиться дома немного раньше, обрадовать супругу, может быть, купить ее любимых роз по дороге.
Он запер контору, и через пять минут выходил из здания министерства.
На площади Евразии такси не поймать, и это даже к лучшему, можно заглянуть в цветочный магазин, что тут рядом, на улице Единения — цены там ломовые, но зато товар отборный, да и он, откровенно говоря, не стеснен в деньгах.
В магазине Олег провел пятнадцать минут, а вернувшись на улицу, тут же остановил машину с шашечками на борту.
— Мигом довезу, — услышав адрес, сказал таксист, лысый и румяный, с красным носом завзятого выпивохи.
Обещание это водителю выполнить не удалось — Казань продолжали перестраивать, многие улицы были перекрыты, проезд по другим ограничен, и от этого в центре города то и дело возникали заторы.
Но скучать пассажиру таксист не давал, он болтал, не закрывая рта, рассказывал какие-то истории, случаи из жизни, а когда они почти добрались до цели, красноносого понесло на анекдоты.
— Вот что я слышал, только не смейтесь громко, — сказал он, понижая голос до шепота. — Летят в самолете Огневский, Штилер и Хаджиев… Трах-бабах, самолет падает, разбивается. Пассажиры погибли. Вопрос — кто же спасся? Ответ очень простой — русский народ.
И сам вопреки собственному предупреждению заржал так, что задрожали стекла машины.
Олег только головой покачал — либо перед ним дурак, либо исключительно смелый человек, хотя одно не исключает другого. За подобный анекдот с упоминанием вождя и премьер-министра, если о нем донесут в НД или в личный отдел партии, можно запросто загреметь в лагерь на год-другой, а если рассказать такое в кафе или пивной, где слушателей много, то тебя упекут лет на пять.
И правильно — нечего подрывать авторитет лидеров страны в такой ответственный момент!
— А вот еще… — начал таксист, наверняка собираясь рассказать что-то не менее опасное, но Олега спасло то, что они приехали.
Он расплатился и с облегченным вздохом вылез из машины.
Торопливо поднялся по лестнице, открыл дверь.
— Дорогая, я дома! — воскликнул Олег, предвкушая, как жена сейчас выйдет в прихожую, радостно улыбнется при виде цветов, обнимет супруга, поцелует в щеку… эх, жалко, что Кирилл сейчас в Москве, в училище, но ничего, скоро лето, и его отпустят проведать родителей.
Но никто не ответил, в квартире царила тишина, лишь тикали настенные часы в гостиной.
— Дорогая, я дома! — повторил Олег, снимая туфли. — Ты где?
Куда она могла подеваться?
В гости вроде бы не собиралась, если только выскочила в магазин, хотя для этого поздновато.
С букетом в руках он прошел на кухню, и обнаружил, что на столе лежит записка — целый лист писчей бумаги, почерк Анны. Цветы очутились на одной из табуреток, и Олег взял послание.
«Дорогой, я больше не могу так жить. Ты женат не на мне, а на своей работе. Прощай».
Всего одна строчка, и какая-то странная — что за бред, она что, была пьяна, когда писала?
— Проклятье, — пробормотал Олег, пытаясь осознать, что же это означает.
Мысли, вопреки обыкновению, ворочались с трудом, возникло ощущение, что в голове со скрипом и скрежетом вращаются заржавевшие колеса.
Что значит — «прощай»?
Это что, дурацкая шутка?
Отложив записку, он прошел через увешанную семейными фотографиями гостиную, и оказался в спальне. Скрипнула дверь гардероба, и глазам предстала задняя стенка с длинной царапиной, сиротливо висящие на крючке плечики.
Одежда исчезла… Анна что, все забрала?
И куда она могла деться, в конце-концов, не уехала же в Петроград, к сестре и племянникам? Тесть умер пять лет назад, тещу похоронили в прошлом году, и еще тогда супруга заявила, что ей нечего больше делать в родном городе.
Непонятно зачем он один за другим открывал выдвижные ящики, уже понимая, что они пусты.
С прикроватного столика исчезли тюбики и пузырьки, сгинули мелочи, без которых не мыслит своего существования женщина… и без них комната сразу стала другой, словно нежилой, даже немного чужой, будто он по ошибке попал не в свою квартиру.
Нижний ящик дернул слишком сильно, и на пол шлепнулся спрятанный под ним конверт.
— Хм… — сказал Олег, поднимая его и вытаскивая на свет божий еще одну записку.
Эта предназначалась вовсе не ему, но зато все объясняла…
Ах, Лисицын, ах сукин сын, но зачем это ему понадобилось, или он на самом деле любит Анну? И как слеп был он сам, не увидел этот роман, не обнаружил, что у супруги завелся поклонник?
Да и как обнаружить, если так редко бываешь дома?!
Что странно, Олег не чувствовал ни злости, ни раздражения, лишь какое-то тупое удивление и пустоту внутри. На самом дне сознания билась, трепыхала крылышками непонятная уверенность, что жена к нему вернется.
Ну да, Лисицын, конечно, мужчина видный, но вот каково ей будет жить с ним?
«Всяко веселее, чем с тобой, с вечно отсутствующим, пропадающим на работе» — скользнула непрошенная мыслишка, но Олег задавил ее, отогнал прочь, и неторопливо пошел на кухню.
Что бы ни случилось, надо поесть — обедал в спешке, боялся опоздать на совещание, и в животе бурчит, словно там поселилась дюжина лягушек.
В баре отыскал бутылку армянского коньяка, из найденной в запасах снеди соорудил несколько бутербродов. Отправившись за бокалом к большому серванту, обнаружил, что в главном отделении, между фарфоровыми чашками преспокойно лежит знак премии Махмуда Ялавачи, полученной им в прошлом декабре.
Красивый, блестящий, с портретом деятеля времен Чингисхана, давшего премии имя…
И неизбежным черным флажком с окантовкой из настоящего золота, с трезубцем из серебра, символом могущественного, динамичного, молодого государства, которое они все же построили…
Хотя что такое это государство?
Может быть оно, как сказал недавно тот же Шульгин, всего лишь набор установлений и норм, некое юридическое явление? Материальное воплощение Новой Ясы, построенной на евразийских принципах конституции, принятой в сентябре на состоявшемся в Монголии Великом Курултае?
Олег, само собой, ездил туда, а в августе побывал на съезде ПНР в Новониколаевске.
Но в общем и целом он находился в командировках не так много времени… непонятно, с чего Анна так взъелась? почему она решила, что он «женат на работе», ведь он старался проводить дома все праздники, каждый новый год, ее день рождения, день рождения Кирилла в декабре?
Стоп, об этом всем лучше пока не думать…
Он забрал бокал и вернулся на кухню, где выдернул пробку из бутылки.
Густой «клоповый» дух показался неприятным, а напиток, когда сделал первый глоток — горьким. Только опустошив сосуд, понял, что коньяк действительно хорош — Олег расслабился, напомнил о себе голод, по венам заструилось тепло, а мысли задвигались с привычной скоростью.
«Что, разве мы с Анной так плохо жили? — думал он, вгрызаясь в бутерброд с колбасой. — Ссорились, конечно, бывало, но не часто, и в основном все было тихо… я даже не изменял ей. Один раз не в счет»…
Это случилось на войне, во время командировки в Карпаты.
В тот день Олег впервые увидел, как горит целый город…
Когда они въехали в пределы Станиславова, многие дома уже сгорели, торчали только трубы, другие догорали.
Местами, где не обрушились стены, казалось, за пустыми окнами подложена сплошная красная материя. Через эти дыры, через обвалившиеся дома город был виден весь насквозь, от края до края. Стояли невероятный треск и грохот — когда одновременно коробятся сотни железных крыш, это похоже на орудийные залпы.
