Если быстрого эффекта не будет, то интерес и поддержка Штилера испарятся как дым.
И что тогда?
— Так что действуй-ка, и надеюсь, что результаты будут, сам понимаешь, — и совсем успокоившийся темник подмигнул.
Тебя больше устроит их полное отсутствие.
Олег поднялся, на негнущихся ногах зашагал к выходу… может быть, пока не поздно, попросить убрать его из рабочей группы, прекратить этот фарс, вернуться в Казань, в контору «Наследия»?
— А где твоя палка? — неожиданно спросил Голубов.
И после этой фразы отчаяние в душе Олега сменилось злостью — нет, он не сдастся просто так, не отступит, будет сопротивляться до последнего, и может быть сдохнет от пули или бомбы террориста, но не даст этому вот торжествующему ничтожеству повода улыбаться так вот нагло и триумфально.
— Сломал, за ненадобностью, — сказал он, и показательно пружинистым шагом вышел из гостиничного номера.
Тут же, правда, на подобную браваду отозвалась спина… но это можно потерпеть.
Машина ждала на том же месте, никуда не делся и «Меркюри» с людьми из охранки…
Не зря ли он позвонил ночью Штилеру, может быть, поторопился?.. хотя нет, не зря, даже если сам ничего не добьется, настропаленная Померанцевым полиция начнет рыть это дело, и когда-нибудь, возможно, докопается до истины… может быть, другие, более молодые и шустрые, доведут до конца то, за что он взялся?
Нет, он сам еще кое-чего стоит!
Шофер дал газа, они вывернули на площадь Минина и покатили в сторону губернского жандармского управления. Олег потер пальцами виски, прикрыл глаза, пытаясь сосредоточиться, собраться с мыслями, что расползались, как потревоженные тараканы.
Спал мало, да еще пил ночью, так что голова была тяжелой, словно чугунной.
— Проклятье, — прошептал он. — Надо что-то сделать? Но что? Что?
Улицу Чингисхана сегодня перекрыли ради каких-то дорожных работ, и они поехали по Варварке. Когда на пересечении с Дворянской притормозили, пропуская женщину с коляской, Олегу на глаза попался крест церкви Святой Варвары, и в голове мелькнула странная мысль…
Что, если попросить помощи у вышних сил?
Все в них верят, начиная с Проферансова и заканчивая тем же покойным Кириченко, а почему он не верит?
— Притормози, — велел Олег шоферу.
Тот удивленно глянул на пассажира через зеркальце заднего вида, но приказ выполнил. Одинцов выбрался под снег, неуклюже перебежал дорогу и направился к распахнутым церковным дверям.
Внутри оказалось пусто и сумрачно, теплились зажженные непонятно кем свечки, сладкий запах ладана почему-то напоминал о детстве, о том, как ходили с отцом и матерью на пасхальную службу. Святые с икон взирали сурово и строго, лики их были мрачны, а вот сам Иисус, распятый на кресте, смотрел в сторону, словно не замечая Олега.
А он неожиданно осознал, что не может вспомнить ни единой молитвы, и это несмотря на идеальную память!
«Иже еси на небесех…» вроде бы, и что-то там дальше.
Открыл рот, собираясь начать, надеясь на то, что нужные строчки всплывут сами собой… Но понял, что не может, что для молитвы нужно нечто большее, чем слова, нужно что-то внутри, искреннее, настоящее…
Было же нечто подобное когда-то?
Но осталось на одной из ступенек успешной карьеры, было вырвано из сердца железными клещами государства-Молоха, грандиозного идола, много дарующего своим служителям, но много от них и требующего…
Этому истукану, богу силы и безопасности, гордыни и победы, «молятся» в тысячах «кумирен», в школах и домах призрения, в конторах различных учреждений и в штабах армий, «приносят жертвы» временем и душевными силами, искренне и радостно, сами того не осознавая, даже не задумываясь!
И в результате теряют способность молиться по-настоящему.
Раздался шорох, до того неожиданный, что Олег вздрогнул, нервно заозирался. Выбравшаяся откуда-то из теней старушка глянула на него неодобрительно, пожевала беззубым ртом, и пошла вдоль стены, убирая от икон огарки, ставя в гнезда новые свечи, бледно-желтые, точно вылепленные из меда.
Он снова открыл рот, но опять не смог вымолвить ни звука.
Понимал, что если напряжется, то может быть и сумеет вспомнить молитву, вот только все равно это будет фальшивка, глупая подделка, не обращение к высшим силам, а настоящий грех перед самим собой…
Есть бог или нет, но в конечном итоге ты всегда отвечаешь перед самим собой!
— Ходют тут всякие, ходют… — пробормотала старушка, шаркая мимо Олега. — И зачем? Ходют и ходют…
И действительно — зачем?
Что он делает здесь, чего ждет, того, что разверзнуться небеса и раздастся Глас Божий? Совершенно точно это не произойдет ради такого как он, вообще ничего не произойдет, откровенно говоря.
Сгорбившись, Олег развернулся и побрел к выходу.
Шофер встретил его удивленным взглядом, но ничего не сказал, и они поехали дальше. Десять минут, и остановились перед зданием ГЖУ, похожим на исполинский серый гроб, закутанный в белый саван из снега.
У самых дверей он столкнулся с генералом Ерандаковым, облаченным в серую жандармскую шинель.
— А, это вы, статский советник? — сказал тот с обычной своей сладенькой улыбочкой. — Приношу вам свои соболезнования.
— В связи с чем? С гибелью тысячника или с приездом начальства?
Генерал похихикал, и они разошлись.
Вскоре Олег уже сидел за отведенным для него столом, чуть в стороне дымилась принесенная секретаршей чашка кофе, а прямо перед ним громоздились папки с материалами, собранными за время их с Кириченко пребывания в Нижнем — протоколы допросов, экспертизы, докладные записки, схемы, технические заключения…
Не может быть такого, чтобы тут не нашлось зацепки!
Да, откровенный компромат на Голубова местные «опричники» наверняка изъяли, но кое-что могли проглядеть — они же не в курсе, что именно будет искать Олег, и что он подозревает темника в связи с террористами!
Ну что же, надо начинать…
Допросы Павлова, их вел Кириченко — для начала проверить, нет ли пропущенных листов, и если что, возмутиться по этому поводу; а затем проглядеть все, не упуская ни фразы, ни единого, самого мелкого фактика.
Пусть сведения пока откладываются… кто знает, что пригодится потом?
Он работал, не замечая, что происходит вокруг, не обращая внимания на входящих и выходящих. Заметок не делал — его память, не притупившийся с годами надежнейший инструмент, всегда при нем.
Так, а вот листы бумаги, заполненные крупными, даже изящными буквами… Проферансов?
Да, похоже, это записи номера семьдесят одна тысяча сто пятьдесят пять, сделанные им перед смертью… интересно, как выглядела эта «попытка к бегству», его пристрелили прямо в камере или хотя бы вывели на улицу?
Скорее, первое — «опричники» привыкли к безнаказанности, к тому, что нет необходимости прятать следы.
Занятно только, что старый розенкрейцер излагал вовсе не полезные для расследования сведения… Какие-то легенды, о Граале, о Марии Магдалене, об Атлантиде и бунте Сатанаила. Интересно, но неужели это все?
— Хм, ага… — сказал Олег, добравшись до листка, озаглавленного «Члены Ордена».
Но как выяснилось, обрадовался он рано — лист оказался заполнен не именами, а прозвищами!
Самыми разными… Черный Рыцарь, Граф, Метеоролог, Страж Моста…
Олег пробежал его до конца, и на предпоследнем замер, точно пригвожденный к стулу — либо перед ним невероятное совпадение, либо в числе розенкрейцеров находится некто, хорошо Одинцову знакомый!
Вовка Бер, пухлый, кудлатый и неряшливый, младше на четыре года, живший в соседнем дворе… они не были друзьями, для детской дружбы это слишком большая разница, но постоянно сталкивались и даже время от времени общались вплоть до того времени, как Олег перебрался в Петроград…
Да и потом Бер приезжал в старую столицу, пытался устроиться на работу, но ничего у него не вышло. Но уже тогда он интересовался всякими странными вещами вроде запрещенного в Вечной Империи учения графа Толстого и бредней мадам Блаватской, основательницы движения теософов, дальней родственницы первого президента Январской республики Витте.
Вовка всегда носил прозвище «Колобокс», да, именно так, за привычку добавлять букву «с» ко всем словам.
Есть вероятность, что такую кличку имеет другой человек, но она, честно говоря, не очень велика. Но если это Вовка, то в памяти даже есть адрес, где тот живет… жил после того как в четырнадцатом, накануне первой германской войны, вместе с матерью, Марией Михайловной перебрался с Рождественской.
Олег сглотнул, понял, что в горле пересохло.
Потянулся к чашке с кофе, обнаружил, что та давно опустела, и что за окном понемногу сгущаются сумерки. Увлекшись работой, и не заметил, как прошла большая часть не такого уж и короткого октябрьского дня.
