Поужинали вместе — ополченцы и паломники, — кто-то из воинов оказался большим любителем рассказывать разные веселые истории, вот и заслушались. Агостиньо Рвань даже рот открыл удивленно, да так и сидел, восторженно тихо, как и все остальные, кроме разве что Аманды и Лупано — жалея Малыша Фелипе, девчонка плакала, а Лупано ее, как мог, утешал. Вообще, в эти времена не было принято сильно грустить по мертвым — человеческая жизнь стоила очень мало, средневекового человека смерть подстерегала буквально на каждом шагу: даже обычная простуда в отсутствие антибиотиков частенько оказывалась смертельной, не говоря уже о полной антисанитарии и вследствие этого — эпидемиях. Тем более душа-то — вечна! И где ей быть — гореть ли в аду или в раю нежиться, — от человека и всей его жизни зависело.
Егор вдруг подумал, что некоторым завсегдатаям фитнес-клубов и вообще лицам, особенно заботившимся о своем драгоценном здоровье, хорошо бы и о душе подумать. А то ведь очень часто бывает так, что все вокруг человека красиво и прекрасно — и машина, и новая жена, и яхта, а вот внутри-то — душа подлеца и подонка, о чем данный конкретный подонок и подлец, к слову сказать, прекрасно знает, хоть и не говорит никому, да мало того — и себе-то, любимому, врать пытается. Мол, сам я всего достиг, всего добился, все сделал, и не подлюга я с душой чернее угля, а просто человек «успешный» — завидуйте все и с меня пример берите! Я просто «умею жить». А сам-то помнит все до мелочей: где сподличал, где кого-то подсидел, а где просто не помог, хотя и имел возможность. Помнит. И памяти этой до жима в яйцах боится, боится остаться с нею один на один, словно в страшном сне, и частенько пытается заглушить остатки совести безудержным разгулом: пить, потреблять, жрать в три горла — завидуйте, вот он я, я жить умею!
Жизнь быстро пройдет. А дальше? Неужто все «успешные» — атеисты? Неужто не страшно?
И что тут скажешь? Не страшно, наверное. Подлую душу ничем не исправишь — в аду гореть, в аду, как бы тут ни выкручивались, а уж там-то суд другой. Высший судия! За откаты не договоришься.
Эх, Малыш, Малыш… несомненно — в раю сейчас парень… хотя как знать? Компашка-то у него при жизни была та еще, мягко говоря — без особых моральных устоев. Кстати, еще следовало убедиться, что Малыш Фелипе действительно мертв.
Улучив момент, когда все уже спали, Егор растолкал Альваро Беззубого и Рыбину, наказав скрытно пробраться к могиле.
— Раскопаете, глянете — зароете обратно, — яростным шепотом напутствовал князь.
Никто из парней не возразил ни словом, лишь Энрике — Рыбина — так же шепотом справился:
— Как же мы там глянем? Темно ведь!
— Огниво возьмите. Ну а копать и ножами можно — земелька-то свежая.
Егор вновь лег. Сменившийся часовой, поворошив угли, подкинул в костер хворост. Захлопав крыльями, пролетела, казалось, над самой головой какая-то ночная птица… и тут же где-то рядом послышался писк.
— Ишь ты, — буркнул в усы часовой у костра — тот самый балагур-рассказчик. — Видать, мышь словила.
— Сова?
— Она самая.
Поднявшись — все равно не спалось, — Егор присел к костерку, протянул к огню руки.
— Озябли небось? — спросил ополченец. — Холодновато нынче. Да и вообще в горах по ночам не жарко.
— А я жары не люблю, — глядя на огонь, признался князь. — Все же человек северный.
— Да по выговору понятно, что нездешний. — Часовой вдруг замолк, настороженно прислушиваясь к чему-то.
Егор тоже напрягся, но, конечно, уровню его слуха было далеко до возможностей средневекового человека, живущего, по сути, на лоне дикой природы и полностью от этой природы зависящего. А природа далеко не всегда мать, бывает, и мачеха, так что уж тут не зевай, зазеваешься — гибель.
— Вон за той горушкой лязгнуло что-то, — вытащив из ножен палаш, негромко произнес ополченец. — Вы тут посидите, а я пойду проверю. Ежели что…
— Это, наверное, мои парни. — Егор нарочито сладко зевнул и снова прислушался: — Ну да, они — слышите, говорят? На речку помыться ходили.
— Чего это они ночью-то?
— Так вчера не до этого было, а завтра… вернее, уже сегодня, мы вас задерживать не хотим.
— Это правильно, — одобрительно кивнул страж и посмотрел на вышедших из лесочка парней: — Ну, как водичка?
— Что? А, ничего, теплая.
— Купаться можно.
Парни посидели немного у костра, обсохли — видать, после земляных работ и вправду выкупались, а потом ушли спать под навес, устроенный на случай дождя из травы и веток. Князь ни о чем не спрашивал, просто Альваро, проходя мимо, шепнул:
— Он.
И все стало окончательно ясно. И нечего было особенно разлагольствовать. Ну, погиб парень. Ну, жаль. И что? Разве что помолить за его душу Моренету… да наказать убийц! Убийц… Волка? Так ведь, вероятнее всего, Малыша сначала убили — огрели камнем… или нет? Егор ведь тела не видел, да если б и видел, что он — патологоанатом? Судебно-медицинский эксперт? Может, и волк… если уж на поиски этого волка целый отряд послан! Кстати, и в Матаро волка искали… все говорили, что оборотень, а местный инквизитор, брат Диего, над этим смеялся и ни в каких оборотней не верил. Вот и князь не верил. Тогда, значит, что же — волк? Может, и волк — напасть на ребенка дело плевое. Горло перегрыз да утащил к реке. Утащил… Вот только зачем?
Халед ибн Хасан, тот самый красавчик кабальеро, которого многие по всей Испании знали как славного рыцаря Алонсо де Риверу, нервно потеребил рыжеватую бородку и, в который раз уже, едва сдерживая негодование, поглядел на крестьян:
— Так, значит, вы не видели никаких волков и ни о чем таком не слышали?
— Нет, господин, не слыхали, ага.
Поклонившись, селяне отвечали хором, два мужика: один худой, с усищами и в широкополой — от солнца — шляпе, другой коренастенький, круглолицый, с окладистой седоватой бородой. Оба, впрочем, были чем-то похожи — смуглые, с морщинистыми обветренными лицами, и говорили одинаково — по-сельски основательно, медленно, добавляя «ага» в конце чуть ли не каждой фразы, чем сильно бесили Халеда — де Риверу.
— Нет, нет, почтенный сеньор, волки-то у нас есть… только зимой. А так в селе-то у нас все телки да овечки целы, ага. Даже на дальних пастбищах — и там.
— А далеко ль от села ваши пастбища? — прищурился самозваный кабальеро. — Сколько дней пути?
Селяне переглянулись:
— Дней? Ну, уж вы и скажете, сеньор. Они, пастбища-то, в горах, на склонах — из села-то видны, ага.
— Значит, спокойно все у вас?
— Хвала Смуглянке — спокойно.
При упоминании Святой Девы красавчик-мавр и сопровождавшие его вооруженные люди в количестве около дюжины скривились, словно при них выразились самыми гнусными словами.
