Дмитрий молчал, потрясенный. «В сущности, что это? Заскорузлое агрессивное христианство. Нелепое варварство. Энергетическая слепота. Отстойник массовых фобий. Величайший тормоз прогресса. Манипулирование инстинктами толпы. Отрицание вселенского универсализма. Феодальный архаизм. Религия нищих и злых людей…» Его образование и воспитание предполагало необычайную длину информационной ленты, составленной в этом духе. И сейчас он подал своему мозгу команду на полный ее просмотр. Но даже из-под такой ковровой бомбардировки маленькими злобными язычками пламени пробивалась зависть; Дмитрию стоило чудовищных усилий не осознавать ее…
А Виктор в это время молол какую-то чепуху о сказочном корабле, корабле-мечте, невиданном корабле. Вот, лишь по чудовищному капризу судьбы он сам не участвовал в строительстве… Или это от Бога ему досталось за грехи? Ну, может и так, тогда хорошо бы знать, где он так крупно опростоволосился перед небесным судьей. Но до чего же досадно! Один-единственный корабль с актиниевым двигателем стоит, по его мнению, трех выигранных сражений… За своих, конечно, радостно: такое великое дело сделали! — Виктор совершенно не замечал, что собеседник его впал в ступор.
Какой-то у него там актиниевый двигатель… Что за чушь!
— Да! Да-да. Точно.
Виктор продолжал рассуждать в том же духе. Мол, радостью-радостью, но надо бы ждать большой заварухи. Мол, Женева захочет наложить лапу… и тому подобное.
Естественно, все им произнесенное пропускалось мимо ушей. Сначала Сомов боролся с завистью, не называя ее истинного имени. Впрочем, без особого успеха. Потом он попробовал отстраниться от ситуации. Да, видимо задета какая-то точка высокой психологической уязвимости. Или энергетической. Или даже астральной. Обнажен некий комплекс, избегший внимания психоаналитиков… Да. Нечто в этом роде. Определенно. Однако стоит ли уничтожать болезненный всплеск эмоций? Возможно, необычный опыт правильнее было бы пережить путем погружения в него и присоединения к базовым конструкциям личности? Легче Сомову от этой идеи не стало. Тогда он попробовал пойти от противного. Раз один нарыв вскрылся, не попробовать ли поработать и с другим? Возможно, одна болевая точка нейтрализует другую. Во всяком случае, у их беседы появится дополнительная ценность. Итак, что у нас болит? Видит Разум, прежде всего Мэри Пряхина. Да и все они вместе с ней.
От очередного посещения Обожаемой осталось у Дмитрия непривычное двойное послевкусие: если пробовать его напрямую, то горькое, но если прикасаться к нему со скользящей извращенной нежностью, то сладкое. Поделится им с Падмой, когда тот явится, или с двойником? Именно они вели с ним самые откровенные разговоры в жизни, они вызывали трепетное желание стать объектом допроса. Падма ткал узелки на самой изнанке его биографии, а Виктор носился сумасшедшим светлячком на головой… Ни с родителями, ни с Пряхиной Сомов не мог, да и не стремился открываться по-настоящему; и Падму, и Виктора он боялся до дрожи; но именно им хотел бы доверить свои маленькие тайны. Хотел и не решался…
Но горечь, пожалуй, стилистически соответствовала их фантастическим беседам с «близнецом». Ее можно было предъявить… как-нибудь вскользь.
— Витя… Не поговорить ли нам сегодня о женщинах? Как там… у вас… с ними?
— Обычно, — усмехнулся двойник, — они есть.
— Есть! Ты говоришь — есть! Конечно, есть. Но проблемы, происходящие от их власти, тоже, наверное, присутствуют?
— Власти? Проблемы?
По лицу было видно: у «близнеца» не осталось сил даже как следует задуматься на вопросом. Он проскочил над ним, подобно водомерке, носящейся по водной плоскости над рыбами и водорослями. Сомов на минуту задумался.
— Что же, если ты не против, я расскажу… Обозначу существующие неприятности.
— Ладно, слушаю тебя, брат.
— С чего бы начать… Витя, давай начнем с главного. У кого власть? У женщин. В выборных органах их большинство. Если не лжет статистика, то более семидесяти процентов на уровне риджн’ов и семьдесят пять на уровне всей Федерации. Еще пять-семь процентов приходится на существ, которых иногда сложно назвать… которые не очень похожи… — по традиции даже самый простецкий и безобидный разговор с двойником выкинул опасное коленце, — ээ… официально их зовут гандикаперы… одним словом, их тело не идентично человеческому и порой не несет признаков пола…
— Клоны? У вас вроде бы запрещено… Мутанты?
— Всего понемножку… гандикаперы их принято называть. Называй их так. Я мог бы поподробнее остановиться на них потом. А сейчас продолжу тему ээ…
— Баб.
— Собственно, да. Так вот, сам видишь, как мало места оставлено мужчинам для участия в законодательной власти. В администрации нас чуть больше, но общее преобладание опять-таки не за нами. А суды! Вот уже сорок лет как судьями и прокурорами могут быть только женщины. За мужчинами остался незначительный сектор адвокатуры, но и там их теснят. Почти все высшие офицеры силовых органов и а том числе гражданской милиции — женщины. Женщины быстрее продвигаются по службе в любом ведомстве. У женщин больше премиальных, которые выплачиваются сверх жалования, но по размеру нередко его перекрывают. Они располагают четырьмя дополнительными днями отдыха каждый месяц… В искусстве творец-мужчина вызывает недоверие и плохо скрываемые насмешки. «Как все это неуклюже, поспешно и по-мужски нелепо…» В конце концов, есть и чисто психологическая сторона дела. Видишь ли, они просто-напросто подавляют нас. Эта вечная самоуверенность, этот комплекс превосходства, эта показная неуязвимость, это неумеренная жажда властвовать! Порой с одной-то женщиной невероятно трудно ужиться… а когда все они вокруг тебя — подобие высших существ, каких-нибудь перворожденных, становится очень некомфортно. Прости, даже в чисто интимных вопросах… время от времени… Впрочем, я не должен так говорить. По большому счету, это не только неправильно, но и безответственно… Но… мне не с кем больше про… про…
— Опять же баб.
— Нда-да… Сущность проблемы относится скорее к философии, чем к социологии… Вот уже полтора столетия… или даже больше… две разных цивилизации пытаются как-то ужиться: мужская и женская. Не знаю, как было до того, но на протяжении этих полутора веков велась настоящая война, в которой мужчины отвечали одним ударом на десяток женских. И мы проиграли. Мы проиграли, Витя, как ни печально. Мы — под, они — над. Они… какая-то более молодая… и энергичная что ли… раса. Мы старше, печальнее и опустошеннее. Мы даже не уверены в собственной необходимости. Они видят смысл жизни… — в самой жизни. А мы не видим никакого смысла… Вообще никакого. Конечно же, постоянное совершенствование нашего общества, которое при наших отдаленных потомках приведет к…
