— У нас там нормальная жизнь.
Сомов обрел в странной беседе с Виктором острый и волнующий привкус опасности. Тот их единственный выход в иную Россию припахивал смертельным риском, но и завораживал. Забраться очень высоко и посмотреть на свой мир, такой привычный и даже почти уютный… оттуда. Голова кружится.
Но что он мог противопоставить жизни своего двойника? Мэри Пряхину? Положительно, Мэри Пряхина заслуживала внимания… Однако выложить эту карту против страстного четверга в соборе Александра Невского, или, скажем, против битвы с эскадрой Аравийской лиги — все равно что побить туз десяткой… Сколько не пытайся, а выйдет одна нелепость. Обожаемая очень устраивала Дмитрия, но она все же не дама, а именно десятка; впрочем, в подобной игре и дама была бы слабовата. Так он считал. А был ли в его жизни хоть один «туз»? Да. Пожалуй, да. Да и не «туз» даже, а целый «джокер». И он точно помнит дату: 30-го мая 2123 года. Ровно два года назад. Совпадение его до некоторой степени заворожило… Но рассказать о том дне Виктору? А как он отреагирует? Может быть, накричит на него? Или ударит? Ведь есть в случившемся нечто, заслуживающее и окрика, и удара… Он никогда не стремился открыть этот колодец в памяти своей и присмотреться к тускло колышущейся тьме как следует. То ли не мог разобраться, поскольку не хотел, то ли не хотел, поскольку не мог.
Допустим, он все-таки расскажет. Чисто теоретически — допустим. Но тогда, точно так же — чисто теоретически — появится шанс увидеть на дне колодца мальчика, одетого в старческие мощи… Он не находил способа связать Виктора и Падму. Эти двое просто не умещались на территории одного мозга. У них не получалось посещать его мысли одновременно; один обязательно подавлял другого. И когда приходила очередь Падмы — властвовать, то куратор умело нагонял страху. Конечно, он узнает, обязательно узнает, найдет какой-нибудь фантастический способ узнать. Ведь у них на службе должна быть такая техника! Возможно, им удается следить за всеми одновременно! И «Братству» ничего не стоит разоблачить предателя! Но когда Виктор сменял Падму, выходило: нет, ничего страшного. Да стоит ли пугать самого себя до колик? В итоге он принял твердое решение молчать. Точно так же, как и о Мэри. Но все рассказал, конечно…
Глава 9
Ветеран у последней черты
30 мая 2123 года.
Московский риджн, Зарайский дистрикт.
Дмитрий Сомов, 30 лет, и Павел Мэйнард, по идентификационной карточке 74 года.
Тепло. Внизу, на нулевом ярусе улицы-долины, пролегшей между монолитными массивами высоток, укрытой сверху простынями надземных скоростных шоссе, перевитой разноцветными лентами коммуникаций, стоят вечные сумерки. Солнце едва-едва пробивается сюда. Попахивает мегаполисом: чуть-чуть горелого пластика, немного дорожной пыли, разогретый литоморф и сырость… сырости много. Сыро здесь бывает даже в августе. Кроме того, тут, на нулевом ярусе, у Сомова всегда покалывало над переносицей. Едва заметно, но все-таки ощутимо. Редер из соседнего управления как-то раз объяснил ему: энергетический перепад; чип, в конце концов, железка, и честно реагирует на все, что способно заставить железку поволноваться…
Он прошелся пешком до станции монорельса «Южная-VIII». Полчаса ходу. Заодно можно будет отчитаться по статье «занятия спортом» получасом джаггинга. Обязательная норма двух дней. То есть, завтра он не обязан делать зарядку.
Монорельс сохранил прежнее свое название со времен сорокалетней давности. Под пассажирским составом, разумеется, нет ничего, напоминающего архаичные рельсы. Абсолютно гладкая двенадцатиметровая в ширину металлическая река носит поезда на «магнитной подушке». Расстояние между днищем поезда и «металлобаном» — 0,2 метра плюс-минус три сантиметра. Это он знал твердо, как и всякий другой транспортник-профессионал.
Терминал — старый, каменный еще, — встретил его утренней зябкостью и безлюдьем. Камень концентрирует ночную прохладу сильнее литоморфа. Более цепко, что ли… Сомов приложил наручный браслет к счетной нише… дорого. Опять они повысили тариф. Впрочем, транспорт никогда не стоил дешево. Говорят, когда-то не надо было выкладывать за вход на станцию стоимость обеда в ресторане средней руки… Он восемь лет занимается транспортом и только транспортом, а потому очень хорошо знает: в эти слухи просто невозможно поверить.
…Во всем вагоне было лишь трое или четверо пассажиров. Май, суббота, утро… как еще может быть? Что горожанину понадобится в нерабочее время за пределами разделительной полосы? Вот она, кстати, полоса. Циклопическое сооружение, по периметру окружающее всю Московскую агломерацию. Старая, еще бетонная стена семи-восьми метров высотой и пяти — в ширину. Наблюдательные вышки. Антенны. Патрули в серой форме гражданской милиции. Тяжелые бронеколпаки с излучателями. Сдвоенные пулеметы. Ракетные установки. Еще какие-то металлические сетки, прозрачные кабины лифтов, амфибийные ангары, паутина колючей проволоки, странные конструкции — нечто среднее между прожекторами и радарами, — а также совершенно непонятные для Сомова сооружения, похожие на огромных рассерженных насекомых, изготовившихся к нападению, да так и застывших навеки… Над укреплениями стрекотала одноместная авиетка.
Военная громада ощетинивалась нервно подрагивающими усиками, предьявляла грозные жвала, посверкивала броневым хитином и одним своим видом вызывала трепет у стороннего наблюдателя.
В том месте, где полотно монорельса пересекало стену, разделительная полоса набухла настоящим фортом. Этот форт возвели не так давно — уже не из бетона, а из новомодного литоморфа. Центральную его часть занимала «шлюзовая камера» с бронированными воротцами на въезде и выезде. Здесь поезд притормозил.
По вагону прошла группа таможенников. Некоторые из них то и дело направляли на сидения и потолок раструбы искателей… искателей чего? Сомов не знал. Другие бросали туда-сюда цепкие взгляды. Третьи шествовали с оружием, взятым наизготовку. Он еще запомнил: пальцы лежали на спусковых крючках… Проверили у пассажиров идентификационные карточки.
Наконец, поезд тронулся. За стеной обнаружился широкий ров с водой, а дальше, метров на триста-четыреста — совершенно голое, ровное как стол пространство. Ни кустика, ни деревца, ни бугорка. Ничего, способного отбрасывать тень. Ничего, способного служить укрытием.
По Москве поезд тащился не быстрее черепашьего шага. А тут он быстро набирал свою расчетную среднюю скорость — двести пятьдесят километров в час. Столбы высоковольтного заграждения сливались в монотонную шеренгу, вроде солдатского строя.
