Когда лекции закончились, товарищ Еремеев, завклубом, все порывался нас напоить чаем, еле-еле удалось вырваться.
И вновь мы трясёмся в кузове грузовика, опять грунтовая дорога, обжигающий ветер и холод.
Дворище произвело на меня неизгладимо тяжкое впечатление: черные покосившиеся избы, покореженные заборы, или и вовсе без них, какие-то убогие чахлые деревца, необработанные огороды. Деревня была вымирающая. Но не успела я задуматься, кому же тут мы будем читать лекции, как грузовик, сердито чихнув, подъехал к большому плотному забору, окрашенному серой краской.
Привратник распахнул ворота, и мы въехали внутрь.
"Тюрьма, что ли?" – подумала я.
Но тут грузовик остановился и нас пригласили внутрь.
Это оказался дом престарелых, но какой-то не такой, полузакрытого типа.
Аудитория в актовом зале была сильно возрастная: старики и старухи в серых кофтах и телогрейках, с такими же серыми, выцветшими глазами, сидели на стульях и равнодушно смотрели на нас. И нам предстояло в ближайшие два часа читать им свои лекции.
Глава 14
Мы вышли в довольно унылый на вид палисадник и сели на скамеечку у стены. Здесь было безветренно, поэтому относительно тепло. Мокрая земля лениво просыхала промеж изношенных булыжников, а по обочинам у тощих кустов уже поднималась пыль. Пахло сухой травой и приближающимся дождем. Ветер из-за угла пытался зашвырнуть в палисадник обрывки бумажек, окурки, прошлогоднюю листву, и прочую дрянь. Растения росли здесь крайне неохотно, небрежными пучками, и были похожи на неряшливо собранный и сопревший гербарий.
Пока дошли – на обувь налипло жирной, как сливочное масло, грязи. Устраиваясь, я поёрзала на неудобной лавочке, вытянула тяжелые за тряскую дорогу ноги, подставила лицо холодному солнцу и искоса взглянула на Римму Марковну. Та изменилась: равнодушный взгляд, множество мелких новых морщин на лице, из-под казенного платка неопрятной паклей выбивались волосы. Она зябко куталась в душегрейку и никак не могла согреться. Голова ее теперь постоянно тряслась.
– Римма Марковна, что случилось? Как вы сюда попали? – первый шок от встречи прошел и сейчас мне казалось, что она совсем не рада меня видеть.
– Не знаю, – пожала плечами она, отводя взгляд.
– Римма Марковна, я сейчас скажу Симе Васильевне, она главная у нас, и мы вас заберем домой.
– Я не поеду, – тихо прошелестела Римма Марковна.
– Почему? – от неожиданности растерялась и не могла найти слов.
– Буду жить здесь, – Римма Марковна внимательно разглядывала свои руки. Мне в глаза она старалась не смотреть.
– Но, Римма Марковна… – пока я пыталась найти подходящие слова, чтобы сформулировать, меня окликнули делать доклад.
– Римма Марковна, сейчас я должна бежать выступать, но это недолго! Вы подождите, мы поговорим, когда я закончу, – торопливо попросила я.
Римма Марковна промолчала, продолжая пристально рассматривать руки.
– Пожалуйста, дождитесь меня, – повторила я, убегая.
Смутно помню, как выступила. Вроде неплохо, мне даже хлопали.
Когда я, наконец, выскочила обратно в палисадник – Риммы Марковны там не было. Я долго бегала, искала ее, но тщетно. Заглянула даже в спальные корпуса, что в принципе запрещалось. Затем, наше время вышло, пришлось уезжать.
Ну, что сказать, неожиданно для самой себя расстроилась я ужасно. По сути в этом мире и времени Римма Марковна – единственный человек, который поддержал Лидочку просто так (Иван Аркадьевич не в счет, там другой, свой интерес), а вот она…
Видя меня в таком состоянии, Сима Васильевна попыталась успокоить:
– Лидия Степановна, не стоит так переживать, – взяв мои ладони в свои, она проникновенно заглянула мне в глаза. – Никуда ваша знакомая не денется.
– Это соседка…
– Пусть соседка. Здесь она накормлена, за ней неплохой уход квалифицированного медперсонала. Вам незачем переживать.
– Но она…
– Ничего страшного. На выходные приедете, проведаете ее. Вкусненького что-нибудь привезете. Старые женщины любят сладкое. Зефирчика ей купите там, конфеток.
– Выходные еще не скоро…
– Вот и прекрасно. Заодно и она успокоится.
– Да, но…
– Лидочка, – вздохнула Сима Васильевна и ее маленькое морщинистое личико на миг разгладилось, – в жизни, все, что ни происходит – к лучшему. Дайте время вашей соседке прийти в себя. Она старая женщина, вот так сразу все менять ей уже сложно.
Машина ворчливо громыхала, с плеском и бульканьем прыгала по вязким придорожным лужам, ломила по тягучей жиже, объезжая ухабы и рытвины, поднимая веер грязных тяжелых брызг, а я тупо смотрела, как ветер гонит стадо свинцовых облаков куда-то за горизонт, на все эти перелески, поля, деревеньки, и всё не могла успокоиться.
Я постараюсь сюда вернуться. И все выясню!
Почему она пропала? Как оказалась здесь? Почему никто ничего толком не знает? Почему она не идет на контакт? Нет ли здесь руки семейства Горшковых?
Вопросов слишком много.
А Римму Марковну отсюда я заберу однозначно.
Точка.
Гудок рычал, острыми иглами царапал барабанные перепонки. Густая человеческая лавина с шумом катилась к депо, концентрируясь многоголосым водоворотом у проходной. Вдобавок, на деревьях у конторы сидели какие-то придурошные птички и наперебой орали, соревнуясь, кто громче. Хотелось взять булыжник и со всей дури метнуть в это пернатое евровиденье. А еще лучше – жахнуть напалмом, причем не только по птичкам, но и по депо "Монорельс". Во всяком случае, любой шум сегодня я воспринимала крайне нетолерантно. С утра дико болела голова, а в глаза словно насыпали мелкозернистого песка с солью. Очевидно, у Лидочки случались мигрени, и теперь я по наследству вовсю "наслаждаюсь" затяжным приступом адской головной боли, до темноты в глазах. Соответственно и настроение у меня было категорически не очень.
В непроветриваемом кабинете было не продохнуть, пахло нехорошо и голова стала болеть сильнее. Я распахнула форточку, но этого оказалось мало. Тогда я открыла все окна, позволяя свежему потоку проникнуть в душное нутро кабинета и вытеснить спертый воздух.
Сегодня я должна была сводить всю штатку по депо с учетом новых вакансий и выбывших старых, поэтому сперва полагалось
