— Тогда придумай другой способ, как нам впятером справится с сорока вооруженными гайдуками.
Урядник задумался, потом просветлел лицом и предложил:
— А что если нам туда поехать и их усовестить?!
— Что? — только и смог сказать я. — Усовестить бандитов?
— А что, они разве не православные? Чай, не захотят гореть в геенне огненной!
— Ты это серьезно говоришь? — на всякий случай спросил я, хотя было ясно и так, парень не думает шутить. — А снова сесть на цепь не хочешь?
— Так меня ж, Лексей Григорьич, заарестовали по ошибке, когда б узнали, что я урядник — отпустили б.
— Так, может, тебе туда одному поехать и уговорить магистра и его янычар покаяться? Пусть попросят прощенье у всех обиженных, вернут награбленное.
— Можно и поехать, — ответил он. — Может быть, у них совесть и проснется.
— Ребята, простите, но вы все здесь какие-то блаженные. Одни ни с того, ни с сего в стельку напиваются, другие к совести взывают! Да идите вы все!
— Ладно, поеду за порохом, только мне его задарма столько не дадут, — неожиданно сказал урядник.
— На тебе деньги. А о совести при мне больше не поминай! У таких людей, как магистр и Моргун, которого ты недавно видел, совести нет и никогда не было. Для них совесть — это собственное благо.
— Чего у них? — переспросил урядник.
— Ничего, это я так, про себя.
Я дал Михаилу деньги и проинструктировал, как не попасть в лапы к гайдукам. Он оседлал последнего оставшегося трофейного коня и поехал в город кружной дорогой, в объезд имения
Я же навестил Александра Егорыча и штабс-капитана, которые только-только начали подавать признаки жизни и завалился спать.
Нужно было как-то совладать с разгулявшимися нервами. «Измена», если это можно так назвать поступок Кудряшовой, окончательно выбила меня из колеи. Не то, чтобы я так сильно был в нее влюблен, но оказаться предпочтенным такому уроду, как Моргун, думаю, никакому нормальному человеку не понравится. К тому же, урядник был в чем-то прав, взрывать людей, даже виноватых, будет не самым лучшим поступком моей жизни. Все это еще усугублялось неясной ситуацией с Катей. Если она и правда влюбилась, то мое вмешательство в ее жизнь, да еще такое кровавое, будет ничем не оправдано. Короче говоря, все как-то так сошлось, что наспех оценить то, что я за последнее время делал правильно, что — плохо, не получалось. Чтобы почувствовать свою моральную правоту, мне нужно было иметь уверенность в подлости противника. Одно дело — защищаться, тогда для противоборства все способы хороши, и совсем другое дело — самому нападать, как о таких случаях говорится в Уголовном кодексе, с превышением необходимой самообороны. Именно масштабы такого превышения меня почему-то волновали в тот момент больше всего.
Разбудил меня парикмахер Степаницкий. Я услышал, как кто-то вошел в горницу, и мгновенно проснулся
— Ради бога, уберите от меня ваш страшный пистолет! — попросил меня знакомый голос с характерным акцентом.
Я опомнился и снова засунул оружие под подушку.
— Это вы, Михаил Семенович? Какими судьбами?
— Вы можете думать, что хотите, но меня замучила совесть, — ответил он, вплотную подходя к моему жесткому ложу.
— Вы знаете, меня тоже, — мрачно сказал я.
Дневной сон меня совсем не освежил, и настроение было еще более подавленное, чем раньше. Степаницкий сочувственно пожевал губами и неожиданно промокнул глаза кончиками пальцев.
— Что такое, вы плачете? — удивленно спросил я
— Так, знаете ли, совсем немножко. Ведь он был совсем мальчик, и мальчик хороший, — ответил он и стер слезы с морщинистых щек
— О ком вы говорите? — растеряно спросил я, начиная понимать, что произошло что-то очень плохое.
— О ком я говорю? Я говорю о своем тезке.
— Михаил Семенович, я не понимаю ваших загадок, что случилось?
— Они привезли его и бросили на паперти у церкви, так же, как сделали с моей бедной девочкой. Только он был уже мертвый.
— Кто привез, кого бросили? — сердито сказал я, начиная терять терпение — Вы можете говорить яснее?!
— Кого? Нашего урядника Мишу Суханова. Они бросили его прямо на паперти и сказали, что так будет со всяким, кто станет совать нос в чужие дела!
— Урядника? Мишу? — закричал я, вскакивая на ноги. — Когда? Ведь он совсем недавно поехал в город.
Парикмахер мне не ответил и забормотал, покачиваясь на месте:
— Когда я это увидел, то сказал себе, Мойша, ты не молодой человек, а Миша был совсем молодой человек, и тебе должно быть стыдно, что старики живут, а молодые умирают. Тогда я оседлал свою клячу и поехал сюда
— Ничего не понимаю, — растерянно заговорил я. — Он должен был поехать в город за порохом. Я ему велел ехать кружным путем…
— Если бы кто-нибудь мог понять эту жизнь! Ведь Миша был совсем мальчик!
— Прекратите плакать, — прервал я причитания парикмахера, — отвечайте только на мои вопросы. Кто привез урядника в город?
— Какие-то люди, которых как будто никто не знает, но знают все.
— Гайдуки из имения Моргуна? — прервал я его аллегорические речевки. — Да или нет?
— Да.
— Вы знаете их имена? Да или нет!
— Скорее нет, чем да, но я часто видел их в нашем городе, я их даже стриг и брил.
— Еще что-нибудь знаете по этому делу? — для очистки совести спросил я, уже догадываясь, что молодой человек не послушался и отправился в имение призывать бандитов покаяться. Иначе было непонятно, как за такое короткое время они смогли его поймать, убить и, разобравшись, с кем имеют дело, привезти тело для устрашения в город.
— Я знаю то, что я видел, потому и приехал сюда! Вы, чужой человек, рискуете жизнью, а я не могу защитить своих детей!
— Черт возьми, — только и мог повторять я, не представляя, что милого, честного парня, которого мы с Ефимом только вчера спасли, больше нет в живых.
— А что делается в городе? — беря себя в руки, спросил я.
— В городе? Там у каждого своя жизнь, и никто не хочет совать свой нос в чужие дела!
— Вы знаете, кто в Уклеевске делает порох? — прервал я бесполезные причитания и заговорил о деле.
— Я в Уклеевске знаю все и даже чуточку больше.
— Сейчас поедем туда. Скажите моему помощнику, чтобы оседлал лошадей, а я пойду посмотрю, в каком состоянии наш хозяин и штабс-капитан.
Все сомнения по поводу правомочности своих действий против магистра и его гайдуков у меня развеялись.
Теперь у меня к ним был личный кровавый счет.
Наши пьяные соратники уже пробудились после сна. Александр Егорович даже спустился с чердака и с мрачным лицом сидел на завалинке возле избы. Увидев меня, он хмуро кивнул и отвернулся. Я остановился напротив него.
