— Те, что остались, отзовитесь! — произнесла она очень тихо и очень торжественно.
О самом взятии города врали мало. Поэтому рассказать что-то оригинальное трудно. Разве что два эпизода, совершенно упущенные аэдами, летописцами и сплетниками. Ночь в храме Афины накануне. И подводный бой.
НОЧЬ В ХРАМЕ АФИНЫ
Елена скользнула в боковой притвор храма — никто не увидел ее. Ее и нельзя было увидать в кромешном мраке: факелы горели только у ворот да кое-где на стенах. Осажденным приходилось уже беречь смолу.
Она пряталась с привычной легкостью, похоже, это не было впервые. Внутри Елена тихонько засмеялась: ей припомнилось, как всего дней десять назад она привела сюда стражу, чтобы схватить Одиссея, как она боялась своей тайны. Теперь она не боялась даже смеяться в темноте.
— Подойди сюда! — сказала она громко, звонко.
Это был вызов. С некоторых пор страха в сознании не осталось.
Елена Прекрасная почувствовала прикосновение. Она уже готова была нырнуть вслед за сердцем: когда не видно, можно было ошибиться, представить, будто ее трогает настоящий, прежний повелитель, и тогда каждая часть тела прыгала от радости, желая следовать за ним.
Но Одиссей был резок, порывист, скор. Нет, ошибиться не выйдет.
Она ценила сам короткий момент, первое прикосновение и ее ответ были мгновенным контактом с тем, с первым, главным. Он зачем-то отдал ее Парису и был прав. Она нарушала законы с Одиссеем и почему-то знала: ему это нравится.
Ахеец опрокинул на спину троянку, египтянку, спартанку — кого? Посреди тишины, почти в самом центре храма богини-девственницы она, не скрываясь, выкрикивала южные слова любви.
Троянский прорицатель Гелен выслушал слугу.
— Ты говоришь, из храма раздаются звуки?
— Я проходил мимо, незнакомая речь, чужой язык…
— Но это знак! Богиня подает какой-то знак Трое! Ты один слышал?
— Да, я был один, я нес птицу…
— Какую птицу? Вещую, для гадания?
— Нет, — слуга опустил глаза, — птицу для еды. Вернее, полптицы.
— Как досадно, что слышал ты, а не я.
Гелен вскочил:
— Пошли! Скорей!
— Позвать стражу?
— Ни в коем случае!
Он слишком быстро все делал, и слишком быстро все закончилось. Будь на месте Одиссея Парис или Дионис в прежнем образе Ба-Кхенну-фа, их бы неминуемо застали вместе. Но потому Одиссей и был избранным Афины, потому и позволено ему было безнаказанно сойтись с женщиной в ее храме, что он спешил жить. Он спешил, даже когда достигал удовольствия. Ему важно было свершить: овладеть Еленой, вот миг, вонзиться в нее, сжать, слиться… Там, где Парис заставлял ее извиваться и часами продлевал наслаждение, Одиссей давно уже был готов к бою, к следующему действию, к новым ласкам, но никогда не находил удовлетворения.
Поэтому Елена не застала его со стражниками в храме тогда, и поэтому Гелен опоздал сейчас.
— Куда ты меня тащишь?
— Ты идешь со мной по доброй воле. Просто нам надо успеть.
— Но куда?
— Успеть до утра.
— Утром… Атака?
Елена остановилась, попыталась заглянуть ему в лицо. Но луны не было на небе, а от звезд Одиссей умел прятаться.
— Последняя атака? — спросила она.
— Мы идем к твоему мужу.
На полвздоха она потерялась, затем спросила:
— Менелай здесь? В городе?!
— Мы идем к Парису.
— Он тебя убьет.
— Ты же знаешь. Он не может меня убить.
Одиссей потянул ее за руку, она упиралась.
— Успокойся, — сказал ахеец, — я тоже не могу его убить.
Хоть Елена и упиралась, в ней пробудилось дикое, неукротимое озорство. Такого не было ни на юге, за морями, ни с Парисом. Оно пробудилось не только что, однако недавно и постепенно набирало силу. Ее веселила новая встреча Одиссея и Париса. И она сама решила, какой эта встреча будет.
Парис ходил по дому, не замечая слуг и меряя просторные комнаты мягкими, неслышными шагами.
Нет, сказала себе Елена, чувство обреченности, когда они втроем сидели в одной комнате, не повторится.
— Где ты была? — задал Парис самый обычный, самый повторяемый мужчинами, да и женщинами, самый надоевший богам, всегда одинаковый, вечный вопрос — ровесник бессмертных.
Но Елена ответила не так, как все женщины. Она ответила правду.
— Я была в храме Афины.
— Что ты там делала?
— Я занималась любовью с тем самым ахейцем.
Парис подумал. Смертный, собственными глазами видевший двух богинь вместе, хочешь не хочешь, меняется. После того случая Парис слегка тосковал по образу Афродиты, примеряя его к прекраснейшей из женщин — своей ночной подруге, практически жене.
— В храме? — уточнил он.
— На полу, — ответила она.
Пока Парис не увидел богинь, он не спрашивал себя, соразмерна ли цена, стоит ли Елена родного города. Он и потом не сомневался. Но ему стало интересно: существует ли город, соразмерный Афродите?
Впрочем, та, что была с Афродитой, ему тоже понравилась. Он не знал, что это и есть Афина, обладательница храма.
— Где он? — спросил Парис.
— Здесь.
Парис глядел задумчиво, Елена это оценила.
— Я так и думал, — сказал он, мягко отстранил ее и вышел. Она услыхала голос:
— Ахеец!
Вернулись они вместе, оба старались ступать тихо.
— Да, именно тот ахеец, — произнес Парис. — За что тебя так возлюбили боги?
— Меня зовут Одиссей. И то, что я сообщаю тебе свое имя, большое доверие.
Дионис стоял перед самым большим в мире зеркалом, когда в зал вступила Афина.
Приблизившись, она молча встала рядом.
Минуло довольно много времени, пока они наконец переглянулись.
— Я хочу вам сказать… Спросить… Ты любишь меня? — повернулась Елена к Парису.
Он глядел все так же задумчиво.
— Ты говорил, что да.
— Да, — согласился Парис, — и сейчас я все еще люблю.
— Докажи это! Сейчас!
Она повернулась к Одиссею:
— А ты? Что скажешь ты?
Одиссей нервно шевельнул плечом.
— Ты молчишь?
— Ты все знаешь, — отвечал Одиссей, и его особенности произношения, говор западных островов, в волнении стал отчетливее. — Я люблю тебя, — проговорил он быстро, бросил взгляд в сторону Париса и добавил: — И я сделал это с тобой сегодня.
— Сделай это тут, еще раз.
В опочивальне установилось продолжительное молчание.
Елене было весело. Она упивалась молчанием, выигрывала эту их нерешительность, как позицию в сражении.
— Ты дочь басилевса, — сказал Одиссей, — зачем тебе это надо?
— Ты самая красивая на свете, это подтвердила Афродита, — сказал Парис. — Город еще не взят, и ты не во власти толпы.
— Более того, я, Одиссей, тоже басилевс.
— А я — сын царя Приама. Мы не можем вести себя как дикари, как гребцы.
— Ахиллу боги недаром позволили умереть, — сказал Одиссей.
— Вы боитесь? — с полуутвердительной интонацией спросила Елена.
Она закрутилась на месте, подобно критской танцовщице, и упала на ложе.
— Вам запретили убивать друг друга, это ясно. Но кто-то же должен быть первым?
Елена Прекрасная приняла позу для любви и сказала:
— Мне интересно, кто успеет раньше.
— Это вызов, я его не приму! — Афина резко развернулась.
— А ты успеешь шепнуть ему, чтобы он не принимал вызов?
— Теперь это вызов мне?!
Дионис умиротворяющее улыбнулся.
— Вовсе нет. Будучи смертным, я больше всего захотел двух женщин вместе, двух своих Елен… Это было невозможно и немыслимо.
— Как легко ты выговариваешь это: будучи смертным…
— И знаешь, что удивительно: сейчас это невозможно и немыслимо точно так же, как раньше.
— Почему?
— Не бывает двух избранных.
— А-а…
— Я пойду. Мне как раз не очень интересно, кто успеет раньше.
Оставшись одна, Афина уже не видела того, что видела. Она распутывала его стратегию. Это была стратегия издевательства.
Зона всевластия любви: как себя чувствует Афродита? Чтобы сохранить себя, что должен сделать ее избранный? Она согласилась поделиться девушкой, сейчас это решение дойдет до конца, до предела. Это уже будет не ее любовь. Это нечто совсем иное.
Зона успеха: ну, мальчики, кто успеет раньше?
И даже над самим собой он способен издеваться: как он произнес это «будучи смертным»?! Ты мечтал о двух возлюбленных, когда был человеком, что ж, давай повернем это вот так… Похоже на смех Прометея перед падением в Тартар. Веселье приговоренного. Или нет?
Был момент, когда Египет, Троя и Греция могли сойтись в неистовом акте вакхического безумства. Причем символично то, что страну Кемт представляла бы женщина. Ведь женщина — это форма, а мужчина — всегда новое содержание. Страны, создающие форму цивилизации, это страны-женщины. И рано ли, поздно ли, они обязательно впускают в свои пределы варваров-мужчин.
