— Я согласен, — первым сказал Одиссей. — Я сделаю это. И я согласен сделать это вместе. Завтра, на моем корабле.
— Любимая, ты не могла бы лечь иначе? — попросил Парис. — И прикройся этой вышитой тканью. Ее подарила тебе моя мать.
— Завтра город падет. Я увезу тебя на своем корабле.
— Ее? — спросил Парис.
— Тебя! Я обещал это своей богине.
— А ее?
— Я увезу вас обоих.
Парис потрогал висящий на стене лук, несколько раз щипнул тетиву, чтобы успокоиться.
— И что дальше?
— Дальше я не знаю. Ты же сам общаешься с богиней, я видел. Пусть она тебе и откроет, что дальше.
Елена встала с кровати и подошла вплотную к Одиссею.
— Что ты видел?
— Любимая, — сказал Парис, — у нас есть своя тайна.
— На мой корабль надо взойти ночью, — проговорил Одиссей.
Елена отвернулась от него и нежно прикоснулась к Парису.
— Мы не поплывем! — твердо отказался Парис. Потом взглянул на нее и сказал: — Я не поплыву.
— Тогда она достанется Менелаю, — напомнил Одиссей.
— Менелай уже отказался от нее.
— Да. Но он желает ее уничтожить. Отдать воинам, после чего собственноручно отрезать голову.
— И бросить псам, ты забыл, — Парис испытующе посмотрел в глаза своему противнику. — Это обычное ахейское развлечение.
— Это развлечение мирмидонское, — поправил Одиссей.
— Для Трои вы все так далеко, что различие отсюда плохо заметно.
— Мы близко, — зло сказал Одиссей, — ты ошибаешься!
— Второй такой поход произойдет через тысячу лет.
— Через тысячу лет, друг богов, не будет ни тебя, ни меня. Что ты будешь делать завтра?
— Мы должны взойти на его корабль! — потребовала Елена.
— Вдвоем? — спросил ее Парис.
— Да, вдвоем. Неважно, что будет дальше.
Но Парис решился: он изменил городу, любовь изменила ему. Хватит!
— Я не стану убегать из осажденной Трои.
— А ты? — спросил Одиссей.
Елена молчала. Как ей надоела Троя! Как ей сейчас нравился Парис! И как был настойчив ахеец! Но никто не подсказывал с небес, и она молчала.
— Ты воин! — сказал тогда Одиссей Парису. — И ты храбр! Просто порой медлителен и ленив.
— Троя будет стоять, — пожалуй, впервые ошибся Парис.
Одиссей пошел к выходу. Там он обернулся:
— Если мы уплывем, вспоминай меня, — сказал он Елене.
Просматривая всю жизнь Одиссея, все его действия, надо признать, что вот эта фраза — одно из ярчайших проявлений его собственного, личного хитроумия. Все-таки избранный целиком зависит от бессмертного: для людей он весь — пример безупречности, однако люди не видят за его спиной иную волю.
Выдающийся тактический ход, образец коварства — Троянский конь. И что же? Его придумала Афина, а нарисовал, то есть почти создал Гефест. Афина вложила идею в голову Одиссея, тот предложил Диомеду, далее по плану. Готовьте дерево, отплываем на остров Тенедос.
И вот накануне ночью Одиссей не может убедить Париса предаться ему. Парис чувствует уверенность Одиссея в том, что Троя со дня на день падет, Парис совершает подвиг самоотречения, соглашаясь погибнуть вместе с городом. И что же? Он позволит проделать фокус с конем? Это Парис-то? Да никогда, да ни за что!
Поэтому свою страсть, свое вожделение и даже свою неудачу Одиссей делает частью тактики. Парис знает, что произошло в храме Афины. Всякий знает, что Афина — дева. Более того, она позволила ему однажды ощутить свой холодный, насмешливый взгляд. Парис видит, как сильно Одиссей хочет, чтобы они с Еленой согласились быть спасенными, сесть на корабль.
И Парис слышит вырвавшееся, нечаянное: «Если мы уплывем, вспоминай меня».
Ночь казалась длинной, длинней еще не было. До утра Парис не притронулся к Елене. Они лежали рядом, и оба не спали.
Елена ни о чем не жалела.
Парис, в общем, тоже.
А утром кто-то закричал:
— Корабли ушли! Все!! Все корабли ушли!!!
ПОДВОДНЫЙ БОЙ
Ну конечно же, на берегу стоял деревянный конь.
Следы от кораблей на песке были еще отчетливо видны, но кое-какие вода уже почти размыла. Видимо, одни ахейцы уплыли раньше, сами по себе, а другие отправились организованно, вместе с Агамемноном.
Никто не смотрел на Тенедос, остров, видневшийся дымкой вдали, никто не вспомнил о его природных гаванях.
Все вперили очи в лошадь.
Почему-то принято считать это конем, но ничто в деревянном корпусе не говорило о том, что лошадь является именно жеребцом, а не, скажем, кобылой. Видимо, если б ее сожгли тут же на берегу, то в памяти она осталась бы лошадью. Благородное имя коня ей придали дальнейшие события.
— Что это? О боги! Что это? — неслось со всех сторон.
Строение действительно было впечатляющим.
К морю спускались жители Трои, и слуги, и царские сыновья, и отряд хеттов в полном вооружении наготове. Ждали царя Приама.
— Это жертва, — сказал прорицатель Гелен.
— Жертва?
— Это может быть только жертвой. Дар Посейдону, чтобы вернуться домой.
— Да… Да! — заголосили вокруг.
И кто-то сказал:
— Что стоит Посейдону разметать их корабли?
— Конь — известный знак Посейдона, — подчеркнул Гелен.
Вдруг совсем с другой стороны, со стороны не дорубленного ахейцами леса послышались крики. Пастухи, на радостях бросившиеся по родным местам, уставшие быть запертыми в городе, тащили окровавленного человека.
— Я, я жертва! Я — жертва!! — вопил человек.
Но даже издалека было хорошо слышно нездешнее, вражеское, чисто ахейское подвывание в конце слова.
— Кто ты? — спросил хетт со своими шипящими, но чужак не понял его: настолько отличалось их использование одного и того же наречия.
— Кто ты? — повторил первый попавшийся троянец и зачем-то ударил чужака ногой в живот.
— Я Синон, Синон, Синон… — запричитал тот, будто имя могло его спасти.
Пронесся столб пыли, затем резкий шуршащий звук — это колесница Приама въехала на песок и остановилась.
Царь ступил на землю, поддерживаемый возницей. Дело возницы исполнял один из младших сыновей.
— Синон, я Синон… — повторял чужак.
— О царь! — обратился хетт, и тут чужак его неожиданно понял.
— Царь!!! — завыл он. — Я — жертва, жертва, меня принесли в жертву!..
— Кто это? — спросил Приам.
— Пойман в лесу!
— Подожди, — Приам приблизился к деревянному коню и дважды обошел его, внимательно рассматривая. — Какая потрясающая работа!
— Они хотят вернуться, о царь! — подсказал Гелен почтительно.
Все ощущали, как власть Приама растет, как он становится выше, стройнее, величественней, прямо здесь, на берегу. Он выстоял! Он победил народ моря. Он тверже Агамемнона Атридеса.
Он не зря потерял старшего, любимого сына.
— Дар бежавших ахейцев Посейдону, — произнес Приам, вдумываясь в каждое слово.
— Неееет!!! — истошный вскрик явился с третьей стороны.
Жрец Посейдона Лаокоон давно проиграл соперничество с Геленом. Как и прочие жрецы, которые были в Трое. Они убирали храмы, вовремя приносили жертвы, напоминали об этом людям, и за все это получали пропитание. Но не славу. Рядом с царем Приамом, с богачом Антенором, с защитником Гектором и красавцем Парисом стоял только прорицатель Гелен.
Подсознательно Гелен недолюбливал Кассандру. Почему — он не знал.
Лаокоон не видел вещих снов, не дружил ни с кем из сильных, он воспитывал двоих сыновей и был… да, пожалуй, счастлив. Еще он замечательно плавал.
Но минувшей ночью сон Лаокоону все-таки приснился.
О, такого сна он за всю жизнь не видывал! Посейдон сам, лично явился ему и сказал: «Ты нужен!» А умершая жена, оказывается, все это время была нимфой. Она улыбалась ему. «Тебя ждет слава в любом случае», — прошептала она ласково.
Утром, услыхав крики, Лаокоон все понял. Знак Посейдона там, на берегу, был обманом. Жрец не мог сказать, зачем этот обман, но конь не принадлежал Посейдону. Он взял копье, позвал сыновей, спросил, помнят ли они свою мать, улыбнулся, совсем как она ночью, и поспешил к славе в веках.
…Копье вонзилось в бок деревянной громадине и затрепетало.
— Это не дар Посейдону! Это обман врагов! Это не дар Посейдону, я, его жрец, объявляю вам!
— Это не дар Посейдону… — изнемогая, закричал и Синон. Пока Приам ходил вокруг коня, чужака непрерывно били в живот ногами, желающих нашлось много, и они меняли друг друга.
Лаокоон, Приам, Парис, да все, в общем, обернулись к нему.
— Я — жертва, жертва… — опять заговорил Синон.
— Не дар Посейдону? — спросил Приам. — Что же это?
— Это дар Афине.
«Ну давай же, быстрее!» — торопил Посейдон. Он чувствовал движение.
«Прекрасно! Что ж, посмотрим…» — подумала Афина и сложила руки для заклинания.
