18
Ну, закрутилось потом довольно быстро. Вместо обиженного Терентьева пришел целый майор. Этот, хоть и выглядел ветераном битвы при Порт-Артуре, но держался бодро. Наверное, он больше верил в чудеса и от фамилии Якова немного возбудился, но принял наши объяснения. Провел в свой кабинет, оказавшийся чуть теплее того ледника, в котором мы сначала оказались. И позвонил при нас кому-то в Дягилево. Даже непривычно как-то о сих пор — электричество, телефон. С аэродрома наш рассказ подтвердили, и тут же кого-то отправили в комнату, где документики до сих пор лежали, и нарочного отправили в комендатуру.
Конечно, с Яковом ходить по разным мелким начальникам — одно удовольствие. На этом уровне их семейные дрязги никого не волнуют, важна только связь отец-сын. Через десять минут мы уже пили какой-то заменитель чая с сахарином, а майор Кадкин пытался скормить нам закаменевшие «подушечки», которые сам, наверное, растягивал на десять стаканов одну. Короче, гостеприимство на высшем уровне. Ну, а после всего мы погрузились вместе с нарочным в пошарпанную «эмку», на которой нас домчали до аэродрома вмиг.
На прощание мы поручкались со всеми, кто только этого желал. Я, понятное дело, был в нагрузку, людям хотелось прикоснуться к сыну вождя. Яков мужественно это перенес, даже подошел в бледному и слегка трясущемуся Терентьеву и обнял его. Капитан после этого вроде немного успокоился. Да уж, ему не позавидуешь, он себя, наверное, с киркой в Магадане видел.
Но наше приключение оказалось единственным событием за этот день. Погода над Москвой портилась всё сильнее и прогноз отодвигал вылет на неопределенное будущее. Вот не знаю, как у моего спутника, а у меня терпение уже кончалось. Я был готов и на попутках ехать. Пока в лесу сидели — да, скучал, конечно, но понимал, что Вера далеко и встретиться невозможно. А здесь — каких-то жалких две сотни кэмэ, и не по вражеским тылам, а по нашей территории, а я сижу в этой Рязани.
Оказалось, Яков тоже не горел желанием любоваться аэродромными красотами.
— Слушай, а что мы привязались к этому самолету? — спросил он. — Поехали на поезде. Даже если на каждом полустанке останавливаться будет, все равно доберемся быстрее.
Сказано — сделано. Мы надели форму, уже со всеми нужными петлицами и шевронами, пошли к начальникам и очень скоро были в такой родной комендатуре. Там, наверное, спали и видели, как бы спровадить из спокойного до этого дня города парочку командиров, лицезреть которых комендачам хотелось только на страницах газет. Предписания выдали с завидной скоростью. И довезли до вокзала (хотя и пешком не очень далеко). И запихнули в проходящий поезд. Вся операция заняла меньше часа. Вот что значит правильная мотивация сотрудников!
Вестимо дело, комендачи в компании с чекистами посадили нас с шиком, в купейный. Не самого высокого класса, жесткий, но это не страшно. А то по дороге пришлось пробираться через плацкарт. То еще удовольствие, скажу вам. Густой дух, исходящий от портянок, носков и просто не очень чистых ног, быстро напомнил нам о казарме. А мы даже соскучиться не успели. Пришли в свое купе, познакомились наскоро с попутчиками, молчаливыми инженерами Володей и Сашей, расстелили постельное и легли спать. А что еще делать?
Яков уснул быстро, лежит, посапывает. Видать, за прошлую ночь решил отквитаться. А я с ним местами поменялся, получается. Мне вот эти бу-бу-бу, долетающие из соседнего купе через стенку, всё же мешают.
Отчаявшись добрать после непростой ночи, я иду за кипятком к проводнику. Молоденькая девушка, кинув быстрый взгляд, на мой нарукавный знак, расщедрилась морковным чайком.
— Извините, товарищ полковник. — проводница мило покраснела. — Настоящего чая у меня нет.
— Пойдет и морковка, — махнул рукой я. — Из одуванчика еще хуже.
— Приходилось пробовать?
— Из смородины тоже. Лишь бы горячий был. А если с сахарином — совсем праздник.
Я вспомнил о голодном 42-м. Если первый год войны были еще запасы, потом пошел ленд-лиз, то зима сорок второго — вспомнишь и вздрогнешь.
Проводница убежала по своим делам, а я встал у окна в коридоре и принялся напитываться морковными витаминами. Попутно прислушиваясь к яростному спору в тамбуре. Там, судя по всему, какие-то ученые собрались.
— …не тычь мне Отто Ганом. Ты вспомни еще Жолио-Кюри. Это ведь он обнаружил, что деление носит взрывной характер и запатентовал урановую бомбу!
— …циклотроны и тяжелая вода — это тупиковый путь. Я уверен, что обогащать уран надо иным способом…
— Каким?
— По методу Лео Силарда!
— Это пустые фантазии! Расчеты показывают…
Услышав про урановую бомбу, у меня что-то громко щелкнуло в голове и я смело толкнул дверь тамбура. Там курили двое мужчин. Один чернявый, семитской внешности, с залысинами, в круглых очочках. Другой худощавый, с чеховской бородкой и усами. Пожилой такой. Почти старик.
— Товарищи, я тут случайно услышал ваш спор…
Оба мужчины были в штатском и испуганно уставились на мою гимнастерку. Потом разглядев армейские знаки успокоились, заулыбались.
— Тематика уранового излучения не является секретной, — «Чехов» пожал плечами.
— А я и не из органов, — поезд качнуло на повороте и я чуть не облился чаем. — Петр Соловьев. По военной специальности из саперов.
— Спасибо, нам не нужны консультации по вашей части, — улыбнулся еврей.
— Подожди, Яков! — «Чехов» прихватил товарища за рукав. — Соловьев, Соловьев… Что-то я слышал про вас. Не вы ли получили пару месяцев назад Героя?
— Я.
— Что же не носите награду? — спросил молодой.
— Возвращаюсь из… скажем, командировки.
— Вот и мы… тоже.
Мужчины представились. Чернявый оказался Яковом Борисовичем Зельдовичем. Его товарищ — целым академиком, Виталием Хлопиным.
— Не могу сказать, что большой специалист в подрывном деле, но мне кажется я в состоянии вам помочь с урановой бомбой.
— Смелое заявление, — Хлопин засмеялся. — Об эту проблему сломали мозг лучшие умы. Мы уже знаем, что деление урана носит взрывной характер, но…
— У вас проблема с обогащением, — покивал я, взглянул на Зельдовича. — И схемой подрыва. Правильно?
— Не совсем так, — Яков Борисович затушил папиросу в жестянке. — С обогащением Виталий Григорьевич еще в прошлом году разобрался, это уже
