— Это вам Евдокия послала, — молвил он, — чай батюшка воевода харчами вас не балует.
— Батюшка воевода, — то ли с насмешкой проговорил Ремизов, — знаю, что он думает по поводу твоего подвига. Тут и семи пядей во лбу иметь не надо. — И он, изобразив голос Прозоровского, проговорил, — Будь на месте Митьки с Ивашкой, Сидорка да Карпушка, то, наверное, тоже не оплошали бы, чего же ради смотреть на Рябова, как на чудо морское? За выполнение долга не требуется особой благодарности.
Все засмеялись. И это было первое, и как потом выяснилось, веселье в темнице, далее жизнь потекло скучно и блекло. Иногда приходила Евдокия, каким образом она проникала в застенки, было только ей одной ведомо. Заглядывал Яшка Кольцо, репрессии, которых опасался эстонец, прекратились сразу же после ареста Рябова, словно целью всего этого, было взятие под стражу именно капитан-командора Ремизова, а уж Андрей да Иван попали под горячую руку. Оба гостя, женщина да бывший разбойник, приносили им поесть. Бывало, и Григорий Животовский заглядывал. Присаживался на сено да рассказывал, что на белом свете творится.
Вот так и тянулось время, пока в годовщину Нарвского поражения в темницу не заглянул Яшка Кольцо. Принес он прискорбные вести. В лесах, в том направлении, куда летом улетел воздушный шар, был обнаружен мертвый и растерзанный Ивашка Рваное ухо.
— От судьбы видно не уйти, — проговорил служивый, — медведь его. Видно не зря в народе пословица ходит, что бог троицу любит.
На вопрос Андрея, как того удалось опознать, ведь времени вон, сколько прошло, Яшка ответил:
— Так по фиолетовому кафтану да голубому камзолу. Такие сам знаешь, только летчики носили.
— Носили? — переспросил Золотарев.
— Так ведь воевода запретил подниматься в небо на воздушном шаре, — вздохнул Кольцо. — Теперь одна надежа на князя нашего — Силантия Семеновича.
Когда Яшка ушел, Андрей признался капитан-командору и лоцману, что в Московском государстве он уже год.
Следующим праздником, только теперь общим для всех троих был Новый год. Сейчас он сильно отличался, от празднования в прошлый раз. Единственным утешением для арестованных было вино, что принес Животовский. Сам же Григорий праздновать отказался, сославшись на дела служебные.
В следующий раз он появился в середине января, не один, а с солдатами. Парни подняли капитан-командора, и неспешно повели к дверям.
— Государь воеводу Прозоровского приказал арестовать, — проговорил Животовский. — Фёдора Матвеевича Апраксина архангельским воеводой назначили. Вчера в городок прибыл, сегодня капитан-командора к себе требует. Ремизова увели, дверь закрылась.
— Ну, наши мученья закончились, — молвил Иван, но Андрей отрицательно покачал головой.
— Если это дело рук князя Ельчанинова, — проговорил эстонец, — то он вряд ли знает, что мы с тобой арестованы. Даже будет Александр Ремизов настаивать на освобождении, вряд ли Апраксин согласится выполнить его просьбу. Нас освободить сможет только сам Петр.
Сказал и замолчал. Лоцман взглянул на него и понял, что тот был как никогда прав.
Фёдор Матвеевич вот уже час просматривал документы бывшего воеводы Архангельского городка — Прозоровского. Больше всего его интересовало дело капитан-командора. По словам князя Ельчанинова, служаки из Преображенского приказа, арест Александра Ремизова — недоразумение. И сей уважаемый полководец, наоборот сделал все возможное, чтобы спасти город от шведского погрома. Ну, тут все ясно, сделал вывод для себя Апраксин, освобождать капитан-командора так и так придется. Неясность была в отношение неких Золотарева и Рябова. Первый состоял в Преображенском приказе, и числился в записках бывшего воеводы не иначе как шведским шпионом, обманом, втершимся в доверие государя. Ну, тут еще бабка надвое сказала, решил Федор Матвеевич, вон и Лефорт был иноземцем, но это ведь не значит, что он что-то плохое сделал. Сейчас многие шведы на службу к Петру пытались угодить, тот же Паткуль. Второй, некто Рябов, кормщик. Именно он и посадил два шведских корабля на мель, прям напротив строящейся цитадели аккурат под русские пушки. Подвиг, а кто спорит. Наказан был воеводой только за то, что ослушался приказа Прозоровского, а значит и государя, не выходить в открытое море. Но с другой стороны выполнял приказ капитан-командора, который тоже действовал от имени Петра Алексеевича. Вроде обоих отпустить из темницы на свободу можно, да вот только личного распоряжения монарха в отношении их нет. Вот насчет капитан-командора указ существует, а на счет их нет.
— Следовательно, пусть еще посидят, — молвил Федор Матвеевич. Взглянул на дверь, офицер Животовский, что служил еще у прежнего градоначальника, должен был вот-вот доставить арестованного.
Тот что-то задерживался. Причина этой самой заминки выяснилась через пару минут, когда на носилках в потрепанном и испачканном мундире, солдаты внесли капитан-командора. Переложили его с носилок на лавку и ушли. Апраксин встал из-за стола и подошел к Ремизову.
— Что с вами капитан-командор? — поинтересовался Федор Матвеевич.
— Ранение. С прошлого лета. Во время нападения неприятелей в честной баталии получил.
— Что же вы не лечили ее?
— Это вы у Прозоровского поинтересуйтесь, — обиделся Александр.
— А я гляжу, ты Александр Андреевич обидчивый, — проговорил воевода, возвращаясь за стол. — А я ведь тебе радостную весть принес. Государь узнав, про злодейские дела прислал меня освободить тебя. Наслышан он подвигом Новодвинцев. Так и сказал мне, — тут Федор Михайлович на секунду замолчал, пытаясь вспомнить фразу Петра. Припомнил и произнес, — Зело чудесно!.. Сим нечаемым счастьем поздравляю вас. Где чего не чаяли, Бог дал. Капитан-командор закашлял.
— Э да ты совсем плох, — прошептал Апраксин, — Лекаря! Живо! — прокричал он.
— А как же Рябов и Золотарев? — поинтересовался Ремизов, когда кашель утих.
— А вот на них, распоряжения Петра нет. Придется им немного посидеть еще. Государь собирался в Архангельский городок приехать, да и лично посмотреть плоды победы русской.
В комнату зашел военный лекарь, что состоял на службе в солдатском полке Архангельского гарнизона.
— Посмотри раненого! — Приказал Апраксин.
Петр Алексеевич приехал в Архангельский городок тридцатого мая. С собой он взял сына Алексея, большую свиту и пять батальонов гвардии. (Четыре тысячи солдат Семеновского и Преображенского полков). Первыми его распоряжениями по приезду было: во-первых, снять с мели шведские корабли и по возможности отремонтировать, во-вторых, срубить дом на Марковом острове, что находился напротив строящейся цитадели, откуда лично собирался руководить строительством, в-третьих, он хотел увидеть так называемые «Андлары», о которых в Москве ему все время рассказывал князь Ельчанинов. С последним пришлось повременить, Силантий Семенович сообщил, что Рябов Иван Емельянович и Андрей Золотарев, заточены бывшим воеводой в темницу. Петр Алексеевич хотел сначала накричать на Апраксина, что тот ослушался его, да освободил одного лишь капитан-командора, да вовремя сменил гнев на милость, вспомнив, что сам такого приказа воеводе не давал.
