Золотарев вздохнул и рассказал, о том, как их шар свалился в воду, а он, по инерции очнувшись, спросил на своем родном языке: «Где я?».
Капитан-командор хотел, было что-то сказать, но дверь скрипнула. В проеме появился здоровенный мужик с закатанными по локоть рукавами белой рубахи.
— Золотарев! — Проревел он, — Воевода батюшка желает с тобой побеседовать.
Андрей поднялся с сена. Подумал немного и протянул кисет капитан-командору.
— Поберегите его для меня, — сказал он. — Если не вернусь, оставите себе. Накинул кафтан и последовал за катом.
Князь-воевода чувствовал себя здесь хозяином. Ему удалось убедить архиепископа Афанасия в том, что капитан-командор, а также вор Андрейка Золотарев — являются государевыми преступниками, что втерлись в окружение Петра Алексеевича с помощью обмана и хитрости. Правда сначала злоумышленником был только Ремизов, но после чудесного возвращения племянника им стал — Андрей Золотарев, который как теперь выяснилось, таковым и не являлся. Когда-то злодей должен был совершить ошибку, вот он ее невольно и совершил, выдал так сказать с головой.
Все думали, что он русский, а он ворог финном или даже может быть и шведом является.
Воевода расстегнул верхнюю пуговку на кафтане. Попросил для начала притащить кваску, и только потом приказал заплечных дел мастеру привести арестованного. Пока те не вернулись, вытянул ноги и зевнул. Может, и задремал бы, да вот только дверь скрипнула.
Андрея втолкнули в помещение с низким белым потолком, где человеку ростом чуть выше Петра Алексеевича пришлось бы стоять согнувшись. Яркий свет пробивался через большое окно, прорубленное в стене. За столом, развалившись и вытянув ноги, сидел Алексей Петрович Прозоровский собственной персоной. Казалось, что он дремал. На столе возле него кувшин с квасом. Золотарев невольно облизнулся, и сразу же захотелось пить.
— Ну, входи, — молвил воевода. — Хоть ты и ворог, присаживайся. Ведь разговор, я так полагаю, нас с тобой будет долгий.
Андрей огляделся и увидел табурет. Ему даже почудилось, что находится он сейчас в двадцать первом веке. Медленно опустился на него. Воевода посмотрел на ката, и тот удалился из помещения, закрывая дверь.
— Ну, рассказывай, — слащавым голосом, проговорил Прозоровский, — кто таков и каким образом в наших краях оказался?
— А как будто ты не знаешь князь, — молвил в ответ Андрей. — Чай не первый день в городе проживаю.
— И то верно, — согласился воевода. — Будем считать, что как ты сюда попал мне известно. Тогда будь добр! — тут Алексей Петрович стукнул кулаком по столу так, что квас, выплеснулся из кувшина. — Кто таков?
Андрей облизнулся, что не ускользнуло от пристального взгляда воеводы. Тот пододвинул кувшин и молвил:
— Пей! Да отвечай.
Золотарев жадно схватил кувшин и сделал несколько глотков. Холодный напиток убил в нем чувство жажды. На душе вдруг стало хорошо.
— Андрей Золотарев. — Молвил он, отодвигая кувшин.
— Это ты мужикам изъясняйся, а мне правду говори. Знаю, что иноземец.
— А если знаешь так, что осведомляешься?
— Дерзишь! — вскричал воевода. — Ты не в том положении, чтобы дерзить! Кто таков?
— Андрес Ларсон!
— А, швед! — потирая ладони, молвил Прозоровский. — Так и думал. Прав оказался Семен, когда сказал, что говорил ты по-немецки. Сразу племянничек в тебе немца[54] признал.
— Вот только не немец я, а уж тем более не швед. Я — эстонец. И этим горжусь.
Воевода переменился в лице. Этот эстонец, как себя обозвал эстляндец, был еще тот, такому палец в рот не клади — откусит руку по локоть. Ну, не чего Прозоровский тоже не лаптем щи хлебает.
Дальше только воевода вопросы задавал. В основном пытался бить ими прямо в лоб. Да только у Ларсона, тот железным оказался. Андрес отвечал, да все не так как хотелось бы князю. Признался, что о планах капитан-командора знал. Ведал, что эскадра сядет на мель, еще задолго до приезда в Архангельский городок (тут Андрей явно скривил душой, знал, то он знал, да не помнил, покуда с поручиком Крыковым не познакомился). А то, что шар во время боя вдруг полетел, это не его вина — а племянничка.
— Ребенка лучше надо было воспитывать, — зло проговорил Ларсон. — В дисциплине. И ремнем стегать, когда вдоль лавки лежит, а не поперек.
Последние слова явно не пришлись по душе воеводе. Лучше бы Андрес не грубил, а так тот в сердцах вызвал палача, и приказал продемонстрировать сию науку на само Ларсоне.
— Ты у меня погрубишь, — проворчал Прозоровский, когда дверь закрылась, — я тебе покажу, как старших уму разуму учить. Экий смельчак нашелся.
Иван Рябов и сам не мог вспомнить, как на берег выбрался с Дмитрием. Лишь только там обратил внимание, что паренек не дышит. Перекрестил его, да стал могилку копать.
— Был ты Митрий сиротой, — молвил он, опуская тело в землю, — так сиротой и погиб.
Закопал, крест из веток сделал. Вколотил его в могилку. Возвращаться в город не посмел, как будто беду почувствовал. Ушел в сторону острова, где коч его остался. Пока искал то да се, на сердце вроде отлегло.
Уже под парусом на пятый день после баталии вернулся в Архангельский городок. От мужиков, что были на пристани, узнал — капитан-командор арестован князем-воеводой за измену. Дескать, послал лоцмана, который должен был привести флот вражеский к городу по корабельному пути. Да, мол, у шведов ничего из этого не вышло. То ли они кормчему не поверили, то ли тот корабельный путь знал не так уж хорошо.
— Брешет ваш князь воевода! — Вскричал Рябов. — Не виновен капитан-командор ни в чем. Да и кормщик специально корабли те на мель посадил!
— А ты откуда сие ведаешь? — спросил один из поморов.
— Так тем кормщиком — я был. — Ответил лоцман и пошел прочь.
Вечером того дня, прихватив харчей у Евдокии, Иван направился к монастырю. Там он сдался Георгию Животовскому.
III
Дни в темнице тянулись медленно. Последним, кто оказался здесь, был Иван Рябов. Он пришел сюда сам. Как и Ремизов с Золотаревым, кормщик тоже побывал на допрос у Прозоровского. От батогов спася, благодаря совершенному подвигу, а вот темницы избежать — не удалось, да честно признаться, лоцман и не стремился. Сознался, что ослушался приказа воеводы, да и косвенно виноват был в смерти Дмитрия Борисова.
Когда же он оказался в камере вместе с капитан-командором и сержантом Преображенского приказа, Иван облегченно вздохнул, положил на пол узелок, развязал:
— Это вам Евдокия послала, — молвил он, — чай батюшка воевода харчами вас не балует.
