— А как мы будем взрывать казарму и освобождать Марью с хозяйкой? — спросил он.
Честно говоря, у меня никакого опыта в саперном деле не было, но я хотя бы знал основные принципы взрывотехники по литературе и кино.
— Разделим порох на части, — начал объяснять я, — засунем заряды в отдушины под домом и зажжем фитили. Пока они догорят, перебежим к господскому дому. Как только порох взорвется, и начнется паника, проникаем в дом, находим там Екатерину Дмитриевну и Марьяшу, освобождаем их и вместе с ними отходим в лес.
— А что такое паника? — спросил кучер
— Когда всем страшно, и все начинают разбегаться в разные стороны, — популярно объяснил я.
— А что будет с казармой?
Этого я не знал и сам. Однако, ответил:
— Если заряд окажется большим — разлетится на куски, а если маленьким — ничего не будет.
— А у нас какой заряд, большой или маленький? — продолжал допытываться парень.
— Не знаю, это мой первый взрыв. Взрывать дома — это целая наука. Будем надеяться, что что-нибудь получится.
— А что такое «наука»? — начал выказывать завидное любопытство обычно молчаливый парень.
— Это… — начал говорить я и замолчал. В имении ударили в набат.
Сначала показалось, что каким-то образом обитатели поместья узнали о нас и подняли тревогу, но спустя несколько минут я понял, что мы тут ни причем. Набат был не тревожный, с частыми ударами, а торжественный, сродни колокольному звону. Почти сразу появилось много ярких точек огня, как если бы там зажгли много факелов.
— Это что такое? — задал естественный, но вполне бесполезный вопрос Ефим, в чем причина начавшейся кутерьмы я, как и он, не знал.
Набат, между тем, продолжал звучать, а факелы начали выстраиваться в единую длинную цепочку.
— Может, сегодня какой праздник? — предположил возчик.
— Может быть, и праздник, — повторил за ним я. Ни о каких церковных праздниках, сопровождаемых факельным шествием, я никогда не слышал. Это свойственно скорее языческим культам.
— Знаешь, Ефим, — сказал я, — нам с тобой придется туда идти сейчас.
— Зачем? — удивился он. — Сам погляди, что там творится. Нас ведь сразу же споймают.
— Как раз в этом я не уверен, теперь там столько народа, что лишний человек не привлечет внимания, В крайнем случае, поменяем одежду.
— Как это поменяем, кто нам ее даст?
— Надо будет, сами возьмем.
— Да зачем нам туда идти сейчас?
— Боюсь, что нам придется спасать женщин другим путем.
Вся территория имения сияла праздничными огнями. Мы с Ефимом прятались за господским домом со стороны, выходящей к пруду. Сюда, по осеннему времени, никто не ходил, и нам было спокойно. Факельщиков, освещавших двор, было много, явно больше ста человек, частью они занимались локальной подсветкой, остальные выстроились цепочкой от красного крыльца до здоровенной риги, стоящей почему-то в центральной части усадьбы. Впрочем, ригой я назвал это здание только для себя, сообразно величине и отсутствию окон. Вернее было бы сказать, павильон. От дома к риге-павильону была проложена аллея, равномерно засаженная толстыми вязами. Около каждого дерева стоял факельщик, держа в высоко поднятой руке свой чадящий и трещащий архаичный светоч.
При состоянии, которым располагал хозяин, сделать керосиновое, спиртовое или ацетиленовое освещение, вполне популярное и широко применяемое, было не вопросом, но тут почему-то предпочли смоляные факелы. Именно из-за этих факелов я и торопился попасть в усадьбу не в самое подходящее для нас время. Когда я увидел изобилие этих «светочей», у меня замкнуло связь: «магистр — факел».
Несколько месяцев назад, еще в XVIII веке, мне пришлось столкнуться с такими же любителями средневековой атрибутики. Эти романтичные ребята занимались поклонением Сатане в образе разукрашенного козла. Они устраивали публичные совокупления и кончали празднество человеческими жертвоприношениями. Тогда уйти из их лап мне удалось просто чудом. Именно им принадлежала хоромина, во дворе которой находился «генератор времени», на котором я продвинулся ближе к дому и оказался в теперешнем времени.
Что представляло собой это странное братство, секта, организация — просто не знаю, как их называть, — до сих пор оставалось для меня загадкой. Они то появлялись, то бесследно исчезали, имели большие возможности и обожали средневековье.
После того случая, когда мне удалось увильнуть от принесения в жертву козлу, я несколько раз сталкивался с людьми, чем-то связанными с «сатанистами». Определял их для себя довольно просто. Стоило кому-нибудь из них увидеть ритуальную саблю, которую я умыкнул из хоромины и которой владею по сию пору, как у этих людей наступал полный стопор, кончавшийся пламенным желанием завладеть оружием и отправить меня на тот свет.
То, что мы с Ефимом наблюдали из-за угла барского дома, очень напоминало именно их моления. В этой связи оказалось несложным додуматься, для каких целей служит безоконный павильон. Он был чем-то вроде храма, где должны были произойти кровавые игрища. Теперь, вблизи места действия, догадка почти переросла в уверенность.
Я помнил и сам ритуал, и его порядок, но пока не мог понять, что сатанисты собираются делать с нашими женщинами. Виденные мной сцены не напоминали коллективного изнасилования. Мне тогда показалось, что участницы шли на это грязное дело без видимого принуждения, но кто знает, какими путями организаторы добивались их покорности.
Между тем, с периодичностью в пять-десять минут к ярко освещенному господскому дому подкатывали кареты, сопровождаемые бегущими факельщиками. Из них церемонно выгружались русские бояре в расшитых кафтанах и собольих шапках, европейские аристократы в ярких костюмах, украшенных жабо, кружевами, павлиньими перьями, в мягких беретах, расшитых каменьями, и в широкополых шляпах. Кроме большего масштаба, все было точно, как и в прошлый раз.
— Кто-то идет! — прошептал мне на ухо Ефим, и мы мгновенно распластались на сырой земле.
— Почему до сих пор не решили эту проблему! — резко, с металлическими интонациями сказал в двух шагах от меня высокий мужской голос, в котором я не сразу узнал тенор Моргуна.
— Простите, господин, — виновато произнес другой человек, — до окончания праздника я не мог выделить нужное количество воинов. Но завтра же он умрет!
— Неужели трудно справиться с таким глупым, нелепым ничтожеством! — опять заговорил Моргун.
Я начал сомневаться, не ошибся ли я.
Голос был похож, но властные интонации, брезгливая жесткость никак не подходили мягкому, слезливому помещику.
