Коля выбежал из комендатуры.
– Этого господина нет – и вообще никого нет. Они, видите ли, обедают. Как будто не война, – сообщил он, садясь рядом с Ахметом. – Будут только в два. Кстати, я смертельно голоден. Я даже не позавтракал утром из-за этих мерзавцев. Запороть бы их всех!
– И патронов не жалеть, – дополнил Ахмет. – Где прикажете обедать?
– Где хочешь.
– Мы ехали в Массандру. Ты с нами?
– Если к двум привезешь обратно.
– Будет сделано, господин Гамлет, – сказал Ахмет.
Коля поморщился.
– А ты кого возишь на этот раз? – спросил он.
– Важных шишек.
– Лучше бы пошел в армию, чем прислуживать.
– Мы, татары, люди маленькие, – сказал Ахмет.
Андрей не стал вмешиваться в разговор. Видно было, что Ахмет не склонен откровенничать.
Они обедали в небольшом кафе над морем. Вышло солнце, стало тепло, но не в тени. Коля немного успокоился и даже надеялся уже, что, когда вернется, застанет своих дезертиров на месте. Он все смотрел на Лидочку, и Андрею это было неприятно. Но Лидочка тщательно избегала его взглядов.
– Ты в больницу сегодня поедешь? – спросил Ахмет. – Я тебя могу отвезти.
– Я вчера был, – сказал Андрей.
– Чего ж молчишь? – сказал Ахмет. – Ты с ней разговаривал?
– Разговаривал. Только контрабандой. Она не хочет со следователем говорить. Ждет отчима. Боится ему повредить.
– Слушай, самое важное, – сказал Ахмет, – она их видела?
– Видела, но не узнала. Там темно было, наверное.
– О чем ты говоришь? – спросил Коля.
– Ты не понял? О Глаше. Все думают, что она без сознания, и ждут, когда она придет в себя.
– А почему она без сознания?
– Ты ничего не знаешь? – удивился Андрей.
– О чем я должен знать?
– Что моего отчима ограбили, что было нападение!
– Еще чего не хватало! Почему никто мне ничего не говорит? Лида, мы же виделись с вами три дня назад, как я приехал. Почему вы мне не сказали?
– Мы так мало говорили, – сказала Лидочка, оробев. Она отыскала под столом пальцы Андрея и схватилась за них, как ребенок.
– Все в Ялте знают, – сказал Андрей. – Мы тоже думали, что ты знаешь.
– Я не в Ялте. Я в Феодосии. Расскажите по-человечески, что произошло?
Андрей рассказал. Он рассказал скупо, как о давно прошедшем событии.
– Да… – сказал Коля наконец. – Куда катимся? Человеческая жизнь теряет цену.
Андрей смотрел на море. Далеко по горизонту серым силуэтом двигался военный корабль. Он вспомнил, как спорили два грека по дороге из Алушты.
– Видишь? – спросил Андрей Лидочку.
– Они на учения ходят из Севастополя, – сказал Коля. – Патрулируют берег.
На фоне серого силуэта образовалось махонькое ватное облачко. Рядом с ним – другое.
– Учебные стрельбы, – сказал Ахмет, которому тоже хотелось показать свою образованность.
Облачка поплыли вверх, образуя зонтики, как бы стараясь слиться с облаками в небе. Издалека донесся тяжелый гул.
– Смотрите! – Лидочка обернулась к Ялте, что полукругом расстилалась слева внизу. В скоплении домиков недалеко от набережной поднимался черный, расширяющийся кверху столб дыма. Затем, ближе к порту, – второй.
– Что это?
– По-моему, это стреляют, – сказал Ахмет. – По-моему, это не учебные стрельбы.
– Значит, это не наш корабль?
Лидочка вскочила.
– Турецкий, да?
– А что же наши? Что же они смотрят? Этого не может быть. – Андрей смотрел, как новое облачко образовалось возле силуэта корабля, и ждал новой волны гула, ждал с любопытством, зная заранее, как человек, кинувший камень с обрыва, что сейчас снова в Ялте поднимется черный взрыв. И старался угадать – где. Он не угадал. Рвануло куда ближе к порту.
– Ну поехали, поехали же! – умоляла Лидочка.
– Может быть, переждать здесь? – спросил Коля. – С нами дама. И мы не знаем, сколько продолжится обстрел.
Но его не слушали.
Когда они въехали в город, корабль уже скрылся за горизонтом. Двухэтажный дом горел, и из него выносили вещи. В порту был разрушен склад – над ним поднимался черный маслянистый дым. Лидочка попросила остановить у здания порта. Они побежали внутрь. Там была бессмысленная суматоха, звонки по телефонам, споры. Двое матросов ввели третьего, раненого, у него была в крови щека, и он прижимал к груди кое-как обмотанную вафельным полотенцем руку.
Кирилл Федорович был на месте, он велел Лиде спешить домой и успокоить маму. От облегчения Лидочка начала плакать. Они повезли ее домой. Ахмет сразу уехал.
Став свидетелем бурной сцены возвращения домой дочери, «которую уже не ждали», Андрей хотел вернуться к себе, но Евдокия Матвеевна уговорила его вынести топчан в небольшой сад сзади дома, и там он лег. Андрей был благодарен Евдокии Матвеевне. Ему никого не хотелось видеть. Он лежал, прищурив глаза, и смотрел сквозь осеннюю листву на солнце. Потом незаметно заснул. А проснулся, когда уже был вечер.
После ужина он, помаявшись в нерешительности, спросил Лидочку:
– Ты не обидишься, если я сегодня попрошу у Евдокии Матвеевны твоей руки?
Лидочка удивилась. Захлопала ресницами, как ребенок, которому обещают поездку на рождественскую елку, а может, в цирк.
– Ой, что ты! – сказала она. – Сейчас?
– А ты возражаешь?
– Я совершенно ни капельки не возражаю, – сказала Лидочка решительно. – Но сейчас такое время, что ничего неизвестно.
– Именно поэтому я не хочу откладывать.
Лидочка взяла его за руку и повела в залу, где мама накрывала на стол.
– Мама, – сказала она, – папа уже встал?
– Иду, – отозвался Кирилл Федорович. – Иду, иду. – Он был в халате и шлепанцах. – Это был немецкий линейный крейсер «Гебен», – сказал он. – Прорвался из Босфора. Наши линкоры ведут преследование. Сегодня-завтра с ним будет покончено.
– Папа, погоди, – сказала Лидочка, – Андрей хочет сказать важную вещь.
Отец не заметил, что они стоят держась за руки. Но Евдокия Матвеевна заметила. Она смотрела на сплетенные пальцы.
– Извините, наверное, вам покажется, что сейчас не время и я еще очень молод, – сказал Андрей. – Но я прошу Лидиной руки.
– Я согласна, – быстро сказала Лида, будто боялась, что родители откажут или, еще хуже, будут смеяться.
– Ну что ж. – Кирилл Федорович, к которому все обернулись, откашлялся и сам посмотрел на жену. – Конечно, это неожиданно, но, с другой стороны, если есть чувство? Правда, Дуся?
– Идите, я вас поцелую, – сказала Евдокия Матвеевна. – Вы – хорошие дети.
Она поцеловала Андрея в лоб, потом Лиду. Кирилл Федорович ушел, и Евдокии Матвеевне пришлось звать его. Он переодевался.
– Несолидно! – смущенно откликнулся он. – Надо в мундире.
Перекрестив их, Евдокия Матвеевна серьезно сказала:
