- Это который "адзи-но-мото"? - неожиданно блеснул познаниями Лемке. - "Душа вкуса"? Так это японская разработка. Тут её на каждом шагу продают. Вроде бы в ней нет ничего вредного.
- За исключением того, что при быстрой обжарке глютамат разлагается и превращается в токсины, - парировал Власов. - К тому же в этих пирожках огромные дозы этой дряни. И неизвестно, что! они туда! кладут ещё!
Последние слова он уже выкрикивал - таким сильным был грохот прибывающего поезда.
На этот раз народу было поменьше, и им удалось войти в вагон.
Внутренности вагона выглядели довольно аскетически. Все удобства, которые предлагались пассажиру, заключались в узеньких железных сиденьях и паре металлических поручней, намертво вделанных в потолок. Окошки были забраны мелкой, но прочной на вид металлической сеткой - впрочем, прорванной в нескольких местах. На потолке горели маленькие, но яркие лампочки в виде глазков, забранные толстым стеклом. Кое-где стекло было замазано краской - видимо, оно было настолько прочным, что больше ничего с ним было сделать нельзя. Зато стены были исцарапаны и изрезаны как только возможно. Власов привычно пригляделся к граффити, и на сей раз обнаружил и сакраментальное "109", и серп с молотом, и даже - над самым потолком - трудолюбиво выцарапанное "немцев нах" (дальше была длинная царапина - видимо, автор надписи не смог её завершить по независящим от него причинам). На полу валялся и гремел всякий мусор - пустые банки, бумажки, остатки содранных рекламных плакатов, и ещё что-то такое. В целом всё это напоминало внутренности мусорного бака.
Лемке бодро ухватился за поручень. Власов, подумав о том, сколько рук его трогали и что это были за руки, предпочёл сначала протереть его влажной салфеткой.
В вагоне задребезжал звонок - видимо, это был сигнал к отправлению. Потом что-то загудело и хриплый неразборчивый голос произнёс: "следующая Вррр... левская". Через пять секунд двери со скрежетом захлопнулись, и поезд поехал.
Фридрих прикрыл глаза, представляя себе карту подземки. Насколько он её помнил, за Площадью Гёте в направлении центра следовали станции "Аэропорт" и "Динамо", потом "Берлинская" с переходом на кольцевую линию, и дальше, после длинного перегона, "Театральная". Всё это были станции старой довоенной постройки. Власов вспомнил старые фотографии станции, называвшейся при большевиках "Площадь Революции" (ныне "Воскресенская Площадь"). Когда-то это было эффектное сооружение, отделанное разноцветным мрамором, с бронзовыми скульптурами в нишах, изображавших то ли революционеров, то ли сотрудников ЧК с наганами. Что примечательно, все скульптуры были согбенными, словно придавленными мощью государства. Говорят, Сталину весьма понравился проект... После Освобождения скульптуры быстро исчезли - судя по всему, какие-то расторопные москвичи продали творения большевистского зодчества сборщикам цветных металлов, а мраморные плитки ободрали.
Впоследствии какие-то международные (то есть, конечно, англо-американские) организации настаивали на том, что станции "метрополитена имени товарища Кагановича" - так называли большевики подземку - суть памятники архитектуры и зодчества и нуждаются в восстановлении. Власов же считал, что это как раз тот самый случай, когда вандализм может быть хоть чем-то оправдан. Во всяком случае, восстановление большевистского капища с его гнусными героями представлялось ему кощунством и надругательством над жертвами коммунистического режима. Этак можно договориться и до идеи воссоздать так называемый "мавзолей". При подрыве которого, между прочим, пострадала часть кремлёвской стены...
На "Аэропорту" вагон заполнился: во все двери влилась густая, как гороховый суп, толпа. Власова обдало запахом пота, немытых тел, дешёвой еды и перегара. О том, чтобы выйти, нечего было и думать. На "Берлинской" народу прибавилось вдвое, причём добавилось много людей с ручной кладью - видимо, эти пришли с вокзала. Власову пришлось отпустить поручень и как следует упереться в стену, чтобы толпа его не раздавила.
Каждый раз при закрытии дверей голос рычал: "следующая Врррр... левская". Видимо, объявление делал автомат, который заклинило. Фридрих попытался сообразить, какая станция имеется в виду, и после недолгих размышлений понял, что рычание заглушает слово "ангел".
- Может, сойдем на Пересадочной? - прокричал Лемке, при этом пыхтя как паровоз: ему приходилось туго.
- Это что за станция? - удивился Фридрих. Насколько он помнил, следующей после "Берлинской" шла "Театральная".
- Просто труба! Переход! На Таганско-Пресненскую линию! - кричал Лемке, пробивая голосом шум поезда и гудение толпы.
Власов кивнул, пытаясь вспомнить, о чём идёт речь. В голове вертелись смутные воспоминания о каком-то московском скандале, вроде бы связанным с планами строительства новой станции, но ничего определённого он так и не припомнил. Похоже, с этой темой он не пересекался.
Лемке протиснулся вперёд, ввинчиваясь между плотно сжатыми телами. Фридрих последовал за ним, доверяя его опыту: похоже, маленький оперативник бывал под землёй чаще, чем можно было бы предположить.
Выбраться из вагона оказалось на удивление легко: они попали в выходящий поток, который сам вынес их на платформу и потащил куда-то дальше. Лемке с готовностью последовал было по этому пути, но Фридрих его удержал - ему хотелось осмотреться.
На первый взгляд, посадочная платформа выглядела на редкость уродливо. Это было большое помещение с голыми бетонными стенами и заасфальтированным полом. Своды поддерживали толстые железные колонны. Освещалось всё это мощными лампами дневного света, свисающими, как сосиски, с провешенного на потолке кабеля толщиной с руку. Никаких скамеек и прочих излишеств не было. Всё вместе смотрелось как свежевыстроенный заводской цех, в который ещё не завезли оборудование. Хотя, подумал Власов, такие цеха сейчас можно увидеть только в кино про пятидесятые годы.
Даже после того, как основная масса народа схлынула, на станции осталось достаточно людей, чтобы было тесно. Власов отошёл к одиноко стоящей железной колонне в центре зала, чтобы немного отдохнуть от тесноты: там никого не было, кроме старухи с сумкой, наполненной всё теми же консервными банками. Фридрих, присмотревшись, обнаружил на одной из них остатки сорванной этикетки. На ней можно было различить часть собачьей морды и слово "Pedigr...". Власову вспомнился таксист, который вёз его из аэропорта, и его рассказы о вкусных дешёвых консервах.
- Вот она, "Пересадочная", - заговорил Лемке. - То есть это неофициальное название. Вообще-то это недостроенная "Тверская". На новых схемах так и обозначена, да толку-то...
