— Что же мне с вами делать? — задал я риторический вопрос.
— Оставь нас при себе, боярин-батюшка, — подсказала выход кареглазая девушка, — мы всему обучены, что скажешь, то и сделаем. И в цепях можем, и под поркой. Боярин покойный ко всему приучил.
— Не могу, милая, — почти извиняясь, сказал я, — мне держать гарем не по обычаю. Может, вам к родителям вернуться, у кого они есть?
— Куда ж нам возвращаться, коли мы порченые, — вступила в разговор до сих пор молчавшая девушка с полным, круглым лицом и чувственными губами. — Нас родители назад не примут, и никто замуж не возьмет. Нам одно остается, камень на шею и в воду.
— Ваша-то в чем вина? Вы же не сами сюда пришли, а насильно!
— А нас и слушать не станут…
Все пригорюнились, включая меня. Как обычно бывает, крайними всегда почему-то оказываются не палачи, а жертвы. Я действительно не знал, что делать с бедолагами. Решив, что, в крайнем случае, отдам их под надзор и опеку Натальи Георгиевны, я окончательное решение отложил на следующий день.
— Ладно, утро вечера мудренее. Похороним вашего губителя, может быть, что-нибудь и придумаем. Пока идите к себе.
— А выходить нам на вольный воздух можно или в светелках сидеть? — задала вопрос полнолицая.
— Можно, конечно, может, женихов себе приищите, а я за приданым не постою, — пошутил я.
— А новенькую отпереть? — опять спросила та же одалиска.
— Какую новенькую? — не понял я.
— Ту, что в тереме запертая сидит.
— Господи, еще одна на мою голову, — подумал я, а вслух сказал: — Конечно, выпустите.
— Боязно туда идти, да нам самим и дверей не открыть — произнесла девушка, почему-то смутилась и покраснела.
— Пошли, покажете, где ее заперли.
Вся стайка жертв мужской сексуальной агрессии суетливо бросилась показывать темницу очередной мученицы, а я, чувствуя себя товарищем Суховым из фильма «Белое солнце пустыни», пошел следом за своим новоявленным гаремом. «Темница» или, вернее, «светлица» находилась в одной из дурацких башенок на самом верху дома. Дверь оказалась запертой тем же самым способом, что и в спальню. Я потянул веревку, вытянул тайный штырь и, пригнувшись, вошел в тесную коморку с узким стрельчатым окном. Лица женщины, которая встала навстречу, против света было не разглядеть.
— Здравствуй, милая! — как можно доброжелательнее сказал я.
— Здравствуй, Алеша, — тихим голосом ответила женщина и сделала маленький шажок в мою сторону.
В груди у меня похолодело, и разом стали ватными ноги.
— Аля! — только и смог произнести я. — Алечка!
Потом меня словно бросило вперед, и я сжал ее в объятиях. Жена вздрогнула, на какой-то миг у нее напряглись плечи, но тут же расслабились, и она прижалась ко мне.
— Аля, Аля! — бессмысленно повторял я в те моменты, когда отрывал губы от любимого лица. — Неужели это ты!
В дверях толпились взволнованные одалиски, жадно следили за нами, переговаривались, но все это было неважно, воспринималось краем сознания. Главное было то, что я все-таки нашел ее, что, наконец, мы вместе.
— Дай я на тебя посмотрю, — попросил я, когда начало проходить состояние шока, и повернул любимую лицом к свету.
С последней нашей встречи Аля совсем не изменилась. То же тонкое личико и тени под глазами.
— Ты такая же, совсем не изменилась.
— Да, да, — шептала она, — наконец мы встретились.
— Это моя жена, — зачем-то сказал я толпящимся в дверях девушкам. Потом спросил у Али: — Как ты сюда попала?
— Это неважно, — ответила она, — главное, что мы встретились…
Разговаривать и тем более целоваться при таком стечении народа было неловко. Глаза зрительниц горели как фонарики. Я слегка отстранился от жены, спросил:
— Как ты себя чувствуешь?
— Хорошо. У меня все хорошо, как ты?
— Спасибо, нормально.
Разговор явно не ладился. Может быть, оттого, что все произошло так неожиданно. Нужно было о чем-то говорить, чтобы прикрыть неловкость:
— Как сын?
— У него тоже все хорошо, растет помаленьку, — ответила она, улыбаясь и ласково заглядывая мне в глаза. В этот момент я понял, что она все-таки изменилась, если не внешне, то внутренне. Оно и понятно, бедной девочке пришлось столько пережить!
— Где он? — спросил я о сыне, которого никогда не видел. Мы с женой растерялись во времени, еще когда она была только им беременна. С тех пор не могли встретиться. Ей удалось из восемнадцатого века вместе с ребенком попасть в Москву, в мою квартиру, а я в это время строил коммуну в послереволюционной России.
— Гостит у родственников, — неопределенно ответила Аля, продолжая приятно улыбаться.
— Родственников? — удивленно переспросил я. — Каких еще родственников?
— Ты их не знаешь.
Я открыл, было, рот, чтобы уточнить, какие у нее, круглой сироты, родившейся в восемнадцатом веке, нашлись родственники в семнадцатом, но ничего не спросил. Решил, что со временем все и так выяснится.
— Я люблю тебя, — отчетливо подумал я и посмотрел ей в глаза.
Она почему-то никак не отреагировала на это признание, продолжала все так же нежно улыбаться. Это меня удивило еще больше, чем появление таинственных родственников. Дело в том, что моя жена умеет читать чужие мысли. Этот дар она получила от старушки знахарки по имени бабка Ульяна. Именно Ульяны. Этот подарок она получит от девчонки, что сейчас нянчится с детьми Морозовой, через сто девяносто пять лет!
— Ты разучилась понимать? — спросил я, не уточняя, что именно.
— Я все прекрасно понимаю, — не уточняя, уверила Аля, видимо, для того, чтобы не выдавать посторонним свои способности. — Я так ждала нашей встречи!
— Я тоже, — ответил я, начиняя запутываться в своих ощущениях. Что-то здесь было не то и не так. Мы помолчали, глядя друг на друга. Потом она спросила:
— А где боярин?
— Какой боярин, Меченый, что ли?
— Здешний, хозяин, — уточнила она, видимо, не пожелав называть его неуважительным прозвищем.
— Погиб, — коротко ответил я.
Ее плечи под моими руками напряглись, стали твердыми.
— Как, как погиб! — воскликнула жена с неподдельным волнением.
— Не волнуйся, теперь все будет хорошо, его убили… Он там, внизу…
— Кто? Кто его убил?
— В бою, — неопределенно ответил я, не уточняя свое авторство.
Почему-то я не сказал правду, да и не нужно было Але говорить вслух, она сам могла прочитать мои мысли. Другое дело остальные пленницы, у которых с убитым были свои, может быть, не всегда неприятные отношения.
Почему-то Аля опять не поняла, о чем я подумал, и продолжала бессвязно, взволнованно говорить:
