— Пять в час делаем, Кирилл Андреевич. Больше не надо — снег, гренадёры отстанут.
Полковник Сиваков поморщился. Чем ниже скорость, тем больше ядер ударит в броню, которая крепка, но не до бесконечности. Черепанов, хоть и высоко взлетел, слишком много думает о простых. Их задача — поспевать и не отставать. Снег? А кому сейчас легко? Но с генералами в бою не спорят.
Командир полка стукнул в верхнюю крышку корпуса. В люке показалось усатое лицо сигнальщика. Дабы не перекрикивать лязг, полковник показал растопыренную пятерню. Солдат крикнул «есть, вашвысобродь», утонувшее в грохоте парового механизма и вылез наверх, где трижды отмахал флажками перестроение в шеренгу атаки. На минуту задержался, не в силах отвести взгляд от удивительной картины, хоть и не первый месяц на бронеходах, вроде бы и насмотрелся уже.
Прибавив топлива в горелки, три дюжины боевых машин ускорили ход, догоняя командирскую справа и слева. На фоне ясного морозного неба чуть загнулись на лёгком ветру сизые столбы дыма из труб, куда менее тёмные, нежели при растопке углём. Широкие лапы, приклёпанные к ободу колёс, врезались в снежную целину, разбрасывая фонтаны белых брызг. Ровное поле, летом засеянное пшеницей или рожью, заполнилось гулом и пыханьем пара, а за тяжёлыми тушами бронеходов неловко побежали солдаты, по колено увязая в пороше. Для выравнивания строя машины ускорились по сравнению с командирской — до семи, а то и восьми вёрст в час. Покрывая грохотание паровых механизмов, надрывали глотки унтеры, пиная медленных и нерадивых — не отставать; если враг первый доберётся до бронеходов, на кой ляд ты нужен, гренадёр?
Благо, что инфантерия, ранее сопровождавшая их, заменена на конных гренадёров. И на марше быстрее, и перед боем солдат лишнее приторочит к седлу. Ординарные пехотинцы идут в атаку аки вьючные мулы. Поверх шинели на перекрещенных ремнях висят патронная сума и тесак. В ранце, который носят на двух боковых ремнях, стянутых третьим на груди, полагается иметь две рубахи, панталоны, портянки, фуражку, двенадцать кремней, щётки, ваксу, мел для чистки пуговиц, иглы и нитки, клей, фабру из воска, сала и сажи для усов, гребёнку и запас сухарей на три дня. Манерку (флягу) привязывают сверху к ранцу, вес которого — без малого пуд. А ещё ружьё со штыком! Так что с поклажей проще упасть да помереть, нежели воевать.
Конные гренадёры и драгуны, наступающие пешим строем, куда в лучшем положении, оставляя ранцы на лошадях и прочее имущество в седельных сумках. Оно достанется другому солдату, если прежний владелец не вернётся из боя.
Подобные заботы не интересны офицерам старых традиций. Для них солдат та же вьючная лошадь, которую нужно кормить и понукать, при строптивости наказывать, а коли падёт — заменять на другую без жалости. До революции так относились ко всем простым, не только военным. Конституция Демидова вроде как уравняла подданных в правах, а на деле? Бегущий по полю солдат, укрытый от свинца только сукном шинели, не сравнится с унтером или прапорщиком, защищённым бронёй.
Там же, в некоторой видимой безопасности, остался и инженер-генерал, давая порой весьма дельные советы по манёвру машинами. Ничего большего для своих он сделать не мог.
С германских позиций картина, вызвавшая восторг у сигнальщика, совсем не внушила радости. Ожидая удара русских на разблокирование Варшавы, прусский командующий не мог предугадать, где они вопьются в кольцо окружения. И скорость зимнего марша, когда у противника нет медленно марширующих солдат, а только конница и бронированные машины, да и пушки движутся не конной упряжью, а пароходными тягачами, не поддаётся исчислению в привычном представлении. Оттого командиры полков и дивизий, стойкие и неустрашимые офицеры и генералы, старшие из них — поголовно ветераны наполеоновских кампаний, втихую молились, чтобы Паскевич ударил не на их участке. Здесь, на этом поле, молитвы не помогли.
Предвестниками несчастья стали дымы, появившиеся на горизонте за заснеженными невысокими холмиками.
— Ахтунг! Панцерваген!
Немецкие линии пришли в движение. Роты и батальоны под отрывистый лай фельдфебелей заняли полевые укрепления. Польская земля, на которой пруссаки застряли куда больше ожидаемого, за последние ночи смёрзлась, затвердела и показалась надёжной защитой.
К брустверам выкатились орудия, канониры с надеждой оглядели снаряды непривычной конической формы, вроде бы способные поразить русское чудовище… если с тысячи шагов попасть ему в корпус и до этого не погибнуть самому под гранатами панцервагена.
Меж тем паровые крепости на колёсах показались вдали. Каждый офицер, имевший зрительную трубу, немедленно поднёс её к глазу. Обходя польские хуторские постройки и мелкие купы деревьев, не вырубленные среди пашни, монстры выдержали практически ровную линию и даже не казались слишком ужасными… коли не сравнивать их размеры с фигурками бегущих по снегу солдат. Железные воины раза в три выше! И это не считая дымовые трубы.
Самые внимательные из германцев могли разглядеть сигнальщиков на бронеходах командиров. Как только они заработали флажками, стальные бастионы остановились примерно в миле от окопов, окутавшись паром, а орудийные стволы неумолимо поползли вверх.
Как ни муштруй военных, каждый из них остаётся отдельной личностью, оттого и реакция на русские пушки такая разная. Робкие скатились вниз под защиту мёрзлого грунта, самые отважные решили, что первый залп не может быть точным, и остались оценить силу вражеской артиллерии, безрассудные не поверили, что с мили возможно добить до цели. Основная же масса просто не знала или не поняла, что означает минутная заминка. Но снаряды полетели во всех без разбору, разрушив очарование ясного зимнего дня.
Уже после второго залпа мало кто бравировал на бруствере, разве что остались там неспособные прыгнуть на дно по причине смерти. Пушкари убедились: на такой дистанции попасть в русиш панцер — безумие. А коли и достали до железных морд, никакого видимого вреда не случилось. Зато на артиллерийских позициях гранаты начали рваться куда чаще.
После десятка залпов рассеялся пороховой дым. Снова пыхнув из труб, бронеходы набрали давление в котлах и неумолимо покатили вперёд. Впрочем, не все — некоторые остались, беспомощно барахтаясь в снежном плену. Их тут же облепили гренадёры, пихая вперёд, но это мало утешило германских солдат — продолживших движение хватило с лихвой.
Снова прорезались германские пушки. Когда из трёх бронированных машин взметнулось пламя, а у одной из них рванул котёл, ошпарив паром пехоту и сварив заживо экипаж, прусские военные оживились. «С нами Бог! Он нас не оставил!» Радость получилась недолгой. Панцеры снова остановились и, повинуясь флажкам, открыли частую пальбу по батареям, заставив их навсегда умолкнуть.
