Котт вздрогнул всем телом.
– Ты знаешь, совершённый муж?
– Разумеется. Я все знаю.
– Он заплатил мне, чтобы я ушёл из дома. Я его ненавидел. Но такая сумма, такие деньги…
– Значит, ты предал Элия?
– Не его.
– Марцию.
– Она всего лишь конкубина.
– Ты её не любил?
– Истеричка. – Котт брезгливо скривил губы.
Курций кивнул:
– Теперь тебе придётся выступить в суде. Котт отрицательно покачал головой.
– Качать головой можешь сколько угодно. Все равно тебе некуда деться.
– Бенит меня убьёт.
– Разумеется. Но ты выступишь. Тогда у тебя есть шанс спасти свою шкуру. —
Курций и сам не верил, что такой шанс есть. Но что заставляет его драться? Быть может, то проклятое питьё, что дал ему Логос? – Иначе тебя убью я.
– Одними моими показаниями не свалить Бенита, – заметил старик.
– А это уж не твоё дело, – огрызнулся Курций.
Глава 7
Июльские игры 1977 года
«У жителей Альбиона нет ни подлинной науки, ни подлинного искусства».
«Голос старины», финансируемый на средства из-за границы, оскорбляет Рим и нашего любимого диктатора".
«Акта диурна», 8-й день до Календ августа[93]
Кумия сбросили с кровати на пол. Он не сразу понял, что случилось. Лишь когда подбитая гвоздями подошва впечатала в пол его лицо, до него дошло – явились исполнители.
– Мерзавец! – Мощная рука вздёрнула его с пола и ткнула в лицо мятые скомканные страницы. Рукопись? Ужас прошил тело насквозь. И тут понял – не рукопись, нет – от бумаги, дешёвой и мягкой, исходил восхитительный запах типографской краски. Книга! Кто мог подумать, что именно так ему сообщат о долгожданном издании!
– Ты, как видно, ещё не пробовал касторки с бензином! – бушевал исполнитель. – Так попробуешь.
Железные пальцы выпустили тунику, Кумий шлёпнулся на пол. Дрожащими пальцами взял комканую книжку. Развернул. Его библион. Значит, Проб все-таки передал рукопись. Отпечатано в Лондинии… Анонимно. Но исполнители все равно прознали. Замечательно… отпечатали… читают… смеются… плачут… и теперь уж точно убьют… теперь уж точно… Только бы не пытали… он так боится боли… он все скажет.. и про Проба… про всех… Но он не хочет… не должен… О боги! Спасите!.. Кто-нибудь! Спасите… О боги! Куда же вы смотрите, или не смотрите вовсе?!
Его впихнули в вонючий фургон и повезли. Он старался не думать. Он готов был на все – все рассказать, сдаться, выдать имена. Силы мгновенно его оставили. Потом он вспомнил про Верму и Марка Проба. Придётся их выдать. Но это невозможно. Но как же… как же… неужели он вынесет пытки в застенках… он не сможет…
Он решил, что будет орать, визжать, умолять о снисхождении. Что-нибудь выдумает. Уж на это он способен. Хотя бы на это. Он видел, будто во сне, низкую арку ворот, просторный мрачный двор, однообразные ряды зарешеченных окон. Потом коридоры. Исполнители в чёрном. Повсюду исполнители. Откуда их столько? Может быть, на самом деле все жители Великого Рима подались в исполнители? И только один Кумий ничего не исполняет… Или исполняет? Но что-то совершенно иное… Почему он другой?.. Почему? Ему так хочется быть со всеми. Но он не может, просто не может, и все.
Его ввели в крошечную каморку. Свет из оконца едва сочился. Лампочка под потолком едва теплилась. Пахло мерзко. Латринами, давно не мытыми, загаженными. Двое здоровяков открыли ему рот и влили мерзкую жирную вонючую жидкость.
– Счастливо оставаться! – воскликнул исполнитель и, ухватив Кумия за волосы, припечатал к каменной кладке половиной лица.
Внутри что-то хрустнуло, на грудь полилась кровь. Кумий сполз на пол, сжался в комок. Внутри мерзко пульсировало. Тошнота подкатывала к горлу. Хорошо бы его вырвало. Надо вызвать рвоту. Кумий засунул пальцы в рот. Долго давился и кашлял. Наконец мерзкая горькая жидкость полилась изо рта.
Тут же дверь отворилась.
– Добавка! – весело крикнул исполнитель.
– А ведь они – гении… как могли… как могли… – корчась на полу, бормотал Кумий.
Он не помнил, сколько прошло времени… час… два… Грязь и вонь камеры, все тело липкое, мокрое, вонючее… Отвращение к самому себе… Что может быть страшнее отвращения к себе, к своему телу, к своей душе! Спасите! Кто-нибудь, спасите! И тело, и душу!
Исполнители вернулись.
– Кто передал рукопись в Лондиний? – заорал исполнитель, пиная Кумия сапогом.
– Не знаю. Украли! Я дал почитать…
– Кому?
– Помпонию Секунду. – Он точно знал, что Помпоний уже умер. Исполнителям до него не добраться.
– Врёшь!
– Правда! А его убили. И рукопись мне не вернули. Жулики! И вот спустя столько времени…
Они поверили. Ушли. Передышка. Хотя вряд ли муки на горшке, когда выворачивает наизнанку кишки, можно назвать передышкой.
Исполнители вернулись.
– Врёшь! Ты написал все это позже. Посчитали, значит. Почитали. Гении, их не обманешь. С Кумия градом лил пот. Зубы стучали.
– Кому ты отдал рукопись? Кому? Кому же… Кого можно подставить, не рискуя? Кого Бенит не осмелится тронуть?
– Валерии. Весталке Валерии. Лично. – Уж её они не тронут… Во всяком случае Кумий на это надеялся. Сквозь боль, сквозь ужас ещё прорывались обрывки мыслей, будто побег тополя сквозь слой дерьма… сравнение… откуда-то… им придумано… записано? Или нет? Где записать?
– А кто передал твою мерзкую рукопись в Лондиний? Кто?
Нет, нет, невозможно…
– Не знаю.
Удар по лицу. Чудовищная боль. Все плывёт перед глазами. Кумий ползает по полу со спущенными штанами. Из заднего прохода льётся по ляжкам липкая вонючая жидкость. Кумия рвёт одной жёлчью. Исполнители фотографируют его. При каждой вспышке камеры Кумий вздрагивает и припадает к покрытому нечистотами полу.
– Вот подлинный вид современного писателя, – смеётся исполнитель.
Завтра эти фото появятся на первой полосе «Первооткрывателя» с подписью:
«Известный сочинитель Кумий во время очередной оргии». Но Кумию уже все равно.
– Кто передал рукопись в Лондиний?
Губы сами выдохнули:
– Проб… Марк Проб… Оставьте меня… помогите… кто-нибудь… помогите…
Один из исполнителей уходит. Во всяком случае Кумия больше не бьют. Ему даже приносят какую-то белую жидкость в глиняной чашке. Рисовый отвар. Всего несколько глотков. Какое блаженство… спасибо… спасибо…
Кажется, Кумий забылся на час или два. Очнулся от новых спазмов в кишечнике. Он сидел на горшке, когда дверь снова распахнулась.
– Выметайся! – приказал исполнитель. Кумий не понял. Так и остался сидеть.
– Сказано: вон.
Он поднялся и со спущенными штанами поплёлся из камеры. Ему вдруг представилось, что Неофрон смотрит сейчас на него и видит его унижения. У Кумия сами собой потекли из глаз слезы.
– Умереть, умереть! Тогда бы… тогда бы… Да, тогда бы он не выдал
Проба.
Глава 8
Июльские игры 1977 года (продолжение)
«Вчера по подозрению в измене арестован отставной центурион Марк Проб».
"Сенатор Флакк и его прихвостни надеются с помощью своих продажных
вестников пробраться на выборах в сенат. Но у Бенита и всех патриотов Рима ответ прост: мы исполняем желания, мы воплощаем Мечту Империи. Это начинают понимать во всех частях Империи. Испания и Галлия, поначалу активно противодействующие диктатору Бениту, теперь начали активно его поддерживать.
Смелым помогает Фортуна – эта старая истина продемонстрирована наглядно:
яростный противник диктатора Бенита, председатель Большого Совета Бренн скоропостижно скончался в Лютеции".
«Акта диурна», 7-й день до Календ августа[94]
Внешне Марк Проб казался абсолютно спокойным. Макрин лично вёл допрос.
– Ты за все ответишь, – пригрозил Макрин.
– За что именно?
– За мерзкую рукопись, что издана в Лондинии.
– Нет закона, запрещающего печатать книги за границей Империи, – тут же отозвался Проб.
– Это оскорбление Величия.
– В книге нет ни слова про императора.
– Клевета на Рим.
– Там нет ни слова про Рим. В библионе описана вымышленная страна.
– Я не читал это мерзкое произведение.
– Как же ты меня обвиняешь?
Макрин подыскивал ответ, но подходящего не находилось. Выходило, что арестованный не нарушал ни одного закона, ни одного эдикта, даже самого последнего эдикта об оскорблении Величия императора. Макрину казалось, что обвиняемый попросту хохочет ему в лицо, хотя Проб был абсолютно спокоен.
Макрин вызвал исполнителей и велел отвести Марка Проба в камеру. И уже там привести самые веские аргументы.
Марка избили до полусмерти. Исполнители перестали пинать его окровавленное тело лишь тогда, когда бывший центурион потерял сознание. Исполнители вспотели и устали от тяжких трудов и отправились выпить и перекусить.
