одного из моих людей с собой лопата. Вы возьмете ее и выкопаете себе могилу. Как говорится, для себя стараешься лучше всего!
— Вот как? — усмехнулся я в ответ, хотя на душе у меня было вовсе не весело. Лопату я давно приметил — страшная, кривая, с заостренным деревянным полотном, такой и убить можно, если воткнуть в тело. — Без суда и следствия? Лишь вашей волей? Не много ли вы на себя берете, граф? Ришелье обязательно узнает обо всем, вы же это понимаете?
— Понимаю, — согласился Рошфор, — но это ерунда. Он не осудит. Вы — не тот человек, из-за которого у меня будут неприятности. Вы просто исчезнете, и все.
Я верил ему. Моя жизнь на самом деле совершенно ничего не значила. Но что-то еще тревожило Рошфора, помимо всех этих мелочей, которые он мне предъявил. Вот только что именно — я никак не мог понять.
— Вы знаете, шевалье, у меня было трудное детство, — внезапно заговорил граф немного иным тоном, сделав при этом знак своим людям отступить чуть дальше, чтобы они не могли слышать наш разговор. — Мой отец — человек сложной судьбы, возненавидел меня после смерти моей матери. Он решил, что именно я — виновник ее гибели, хотя я был на тот момент простым младенцем. Нет, он от меня не отказался, но я рос сам по себе, волчонком бегая по окрестным лесам, не имея ни достойного дворянина образования, не обладая никакими умениями. Так шло ровно до тех пор, пока мой крестный Мишель де Марийяк, случайно заглянувший в наши земли, не обнаружил меня в таком незавидном положении, и не ужаснулся. Он забрал меня с собой, отмыл, одел в приличные одежды и вернул отцу, потребовав, чтобы тот заботился о своей сыне подобающе. Но все было бесполезно, отношение отца ко мне не переменилось, я был ему чужд, хотя сам я любил его и всех его детей от нового брака всем сердцем. И в итоге я сбежал с цыганским табором, с которым скитался много лет, ведя образ жизни, не слишком достойный дворянина.
Оказывается, интересной биографии этот граф. Потрепала его жизнь с самого детства, нечего сказать. Даже моя юность, по сравнению с ним, была безоблачной и чистой.
— Вы хотите, чтобы я вас пожалел? — засмеялся я. — Извольте! Мне вас жаль!
— Я воровал, шевалье, грабил и даже убивал, — продолжил, между тем, Рошфор. — Ровно до той поры, пока не решил, что надо думать о будущем, и не поступил в армию. Позже я попал на службу к кардиналу, но об этом мне нечего вам сказать.
Да уж, нечего! Этот человек, разоблачающий заговоры, влияющий своими действиями на политику Франции, на решения Ришелье, мог бы очень многое поведать, если бы захотел.
— Зачем вы мне все это рассказываете, граф?
— Просто хочу, чтобы вы поняли меня и мои мотивы.
Меня внезапно озарило.
— Вас волнует нечто совсем иное, не так ли? Не то, что я общался с Ришелье через вашу голову, и не то, что у меня были проблемы с некоторыми гвардейцами.
Рошфор внезапно грустно улыбнулся. И мне показалось, что вот именно после этой улыбки, невольным свидетелем которой я стал, мне и наступит конец.
— Де Брас, до меня дошли сведения, что в этот субботний день у вас назначено некое свидание?
Сука! Так вот в чем дело! Моя незнакомка с портрета, Ребекка де Ландри — ведь именно за ней следил Рошфор в то воскресенье во время утренней мессы в Нотр-Дам, и это не было случайностью. И все мои сегодняшние неприятности вызваны не тем, что я перешел дорогу графу и не тем, что вышел на прямой контакт с Ришелье. Нет! Все дело в одной молодой девушке.
В этот момент я понял, мы не договоримся. По такому вопросу невозможно договориться. Можно лишь отойти в сторону или вступить в бой. Третьего не дано.
Граф не тот человек, который будет оставлять живых соперников за спиной. Кажется, мне все же придется сегодня копать себе могилу. Или ее выкопают за меня.
— Вы не расслышали мой вопрос, шевалье? — негромко повторил Рошфор, весь как-то собравшись, напрягшись, словно заведенная пружина.
— Что вам от нее надо? — я начал свирепеть.
— Мне надо от вас, чтобы вы позабыли и ее адрес, и ее имя!
— Вы выкрали письмо? Но как это возможно? Ведь я прочел его лишь вчера вечером, и все это время оно оставалось в моей комнате.
— Я получил копию письма еще до того, как оно попало к вам. Последний раз предупреждаю: забудьте о ней!
Если бы речь шла о ком-то другом, возможно, я бы согласился. Но тут… я не мог пойти на попятную даже притворно… граф бы понял, если бы я слукавил.
Я медленно потащил рапиру из ножен, на меня тут же навели с десяток пистолей, но Рошфор сделал знак не стрелять и чуть отстраненно наблюдал за моими действиями.
— Буду иметь честь атаковать вас, граф!
Я поклонился и приготовился умереть.
— Значит, вы отказываетесь? — холодным тоном спросил Рошфор.
— Отказываюсь.
— Что же, тогда прощайте, шевалье.
Он все так же стоял, чуть накреняясь, как боевой парусник у пирса. Я ждал его отмашки. Один взмах рукой, и мое тело разорвет на части десяток пуль. Не спастись и не сбежать. Можно лишь просить пощады, но это слишком и для де Браса, и для меня. Хорошо хоть, могилу не выкопал. Пусть другие постараются за меня.
Пауза затянулась. Если я сейчас прыгну вперед, то вполне смогу зацепить графа острием рапиры. А там — как карта ляжет!
Я внутренне собрался и приготовился. Сейчас!
Но Рошфор внезапно махнул рукой своим людям и приказал:
— Уходим!
Никто и не подумывал оспаривать команду. Секунда — и двадцать человек уже в седлах, а граф, остановившись на ступеньке кареты, обернулся ко мне и сказал:
— Можете не спешить на субботнее свидание, шевалье. Ваша дама на него не придет!..
И прежде чем я сумел что-либо ответить, он уже сел в карету, захлопнул дверцу, и экипаж лихо сорвался с места, в мгновение ока умчавшись вдаль. Следом за ним исчезли и всадники.
Я остался один на полянке, с рапирой наголо, и лопатой, воткнутой в сырую землю. Солнце стояло в зените. За утро произошло столько событий, а день едва
