Кузьмы. Не знаю уж, что там за тайный ингредиент он добавил в картошку с мясом, сдобренные щедрой порцией дикого лука и чеснока. Но пахло невероятно вкусно, в желудке от одного только запаха случилась революция с канонадой на Петропавловской крепости.
— Вот, теперь как новенькая стала! — сказал Кузьма и повесил выстиранную гимнастерку рядом с рубахой. — Фу, проветрить надо, а то карболкой воняет…
Он распахнул дверь, впуская внутрь свежий воздух. Удушающе-приторный запах его домашней дезинфекции начал выветриваться.
— А скоро похлебка-то твоя поспеет? — спросил я, приподнимаясь на локте.
— А ты не кипишуй тут мне! — сварливо прикрикнул Кузьма. — Когда поспеет, тогда поспеет! Хочешь спать — спи!
Но сам при этом склонился над котелком. Ага, спи! Я бы уже давно вырубился, если бы так жрать не хотел! А тут еще запах этот…
— Вот, трескай давай! — Кузьма поставил на стол железную миску, до краев наполненную смесью рассыпающейся картошки пополам с тушенкой, отпластал от серой ковриги щедрый ломоть, и добавил к этому всему свежую луковицу. — Жрать хочешь — значит к утру, как огурчик будешь.
Я смолотил густое варево, откусывая от луковицы, как от яблока, по заветам Буратино. Попросил добавки и с легкостью сожрал еще полтарелки. Повалился обратно на кровать и уснул, даже не успев укрыться одеялом.
Продрых я, наверное, часов шестнадцать, не меньше. Проснулся, когда солнце уже давно встало, а Кузьма утопал по своим делам. На столе стояла миска с десятком вареных яиц, ломоть хлеба, крынка с молоком и миска черничного варенья. Никаких записок Кузьма мне не оставил, незачем, вчера он довольно четко изложил свои планы — на работу он отправился. А чтобы мне тут скучно не было, еды оставил.
Ну что ж…
Я поднялся, осторожно размялся, чтобы не потревожить раненое плечо. Вышел наружу, поплескался в запруженном ручье, смыв с себя вчерашние грязь, пот и кровь. Вернулся в дом, умял пяток яиц, запил молоком и завалился обратно на кровать.
Передышка.
Прикрыл глаза, разрешив себе хотя бы какое-то время ни о чем не думать и слушать, как снаружи чирикают птички. Где-то в глубине мозга шевелились всякие мыслишки, что надо немедленно вскакивать и бежать. Но я успешно с ними справился.
Выдох, дядя Саша. На работу ты должен прийти свежий и отдохнувший. Чтобы граф не полез задавать вопросы, в каком-таком санатории я провел выделенный мне от щедрот короткий отпуск.
Кузьма явился, когда солнце уже клонилось к закату. Приволок за уши увесистую тушку зайца.
— Вот, Саня, сейчас свежатинки поедим! — радостно сказал он. — Только давай я рану твою сначала посмотрю…
Состоянием моего плеча Кузьма остался доволен. Но помогать себе не позволил все равно. Отправил валяться на кровати и пялиться в потолок, пока он русака разделывает и в еду превращает.
— Ну что, готов? — спросил он, оглядывая меня с ног до головы. — Лихорадки нет?
— Неа, — я мотнул головой. — Готов ехать, Михалыч.
Чувствовал я себя и правда неплохо. Рана, оставленная временно в покое, нормально заживала, заражения не случилось. В желудке — приятная тяжесть. Следов крови на одежде нет. Надо только прореху заштопать, и все вообще в ажуре будет.
— Еще бы денек тебе тут поваляться, конечно… — Кузьма с сомнением покачал головой. — Ну да ладно, черт с тобой, с шебутным…
Кузьма крутил баранку, и болтал всю дорогу, практически не затыкаясь.
— В Черновицах уже полотно починили, ты представляешь? Там же взорвано все было, так вот туда нагнали военнопленных, завалы разобрали, рельсы новые положили, очень уж фрицам нужна железка на Ленинград.
Я только слушал. Все свои новости я Михалычу еще вчера рассказал, повторяться не хотелось.
— Ох! — вдруг спохватился Кузьма. — Еще вчера сказать хотел, да как-то запамятовал. Яшка-то наш!
— Что Яшка? — насторожился я. Как раз думал, что когда в город вернусь, обязательно поинтересуюсь, где он и как. Его россказни очень уж фрицев впечатлили, везде уже нападение вервольфа обсуждают. Надо хоть спасибо парню сказать…
— А ты не знаешь? — Кузьма нахмурил кустистые брови.
— Неа, — я покачал головой.
— Эх, кулема! — фыркнул он. — А еще разведчик!
— Да что с ним такое, говори уже! — прикрикнул я.
— Да в дурку его сдали! — выпалил Кузьма. — Как раз в Черняковицах. Он болтал-болтал про оборотня да его мертвую невесту, так его дурачком и признали.
— Фух… — с некоторым облегчением выдохнул я. — Ну, дурка — не концлагерь. Раз живой, значит вытащим.
И рукой махнул. Очень легкомысленно. Даже слишком.
Я стоял на кухне и смотрел, как на сковороде шкворчит яичница. Решил расстараться в честь своего второго законного выходного — завтрак себе сгоношить полноценный. И Злата как раз поделилась свежими яйцами, когда рассказывала, что случилось в городе, пока я по лесам бегал. Склад Тодта сгорел начисто, и по этому поводу утром всех выгнали на площадь и жабомордый Черепенькин долго разорялся на тему законопослушности и дисциплины. Сообщил, что все виновные уже пойманы и наказаны. Ну да, пойманы… Рыжий Степан ранним утречком сидел и курил на крыльце с чрезвычайно довольным видом. Явно перед этим считал денежки, только это действие доставляет ему такое удовольствие.
С другой стороны, это вполне может быть уловка. Мол, подумают виновные, что всех поймали, расслабятся, и вот тут-то их и сцапают.
Еще по городу поползли слушки про оборотня-мстителя. Теперь уже не среди немцев, а по рынку, среди местных. Немцы как раз-таки эти убийства со спецэффектами всеми силами старались скрыть.
Слухи — это хорошо. Чем больше шумихи, тем больше путаницы…
— О, Саша! — раздался от двери голос Марфы. — А что это ты прошлую ночь дома не ночевал?
— Так вроде не школьник уже, чтобы перед вами отчитываться, а? — хохотнул я.
— Ты мне это дело брось, Саня! — Марфа уперла руки в боки, явно нацеливаясь на разборку. Вот, бл*ха, только этого еще не хватало!
— Да бросьте, ну что вы в самом деле? — примирительно протянул я. — Личная жизнь у меня. Может даже любовь на всю жизнь. Давайте я вам лучше денежки принесу за комнату.
— Личная жизнь у него… — пробормотала Марфа слегка недовольно. — Личная, понимаешь…
Развернулась, чтобы выйти, но вдруг повернулась обратно.
— Ох, совсем голова пустая стала! — она хлопнула себя по лбу. — Письмо же тебе принесли вчерась! А ты гулеванил где-то…
Она сунула мне в руку мятый треугольник и торопливо почапала из кухни.
Подписано «Саше Волкову». И больше ничего.
— А принес-то кто? — спросил я ей вслед.
— Малец какой-то, не знаю я его, — отозвалась из коридора Марфа.
Хм, письмо… Интересно даже, кто это
