обычно, — развёл руками я, одно ведро поставил на землю, а вторым зачерпнул из ручья воду, — души появляются в виде призраков, с зеленоватым свечением. Хотя свечение бывает разным, в зависимости от того, злая душа или нет.
— Ты их слышишь тоже? — удивился Софроний и принял у меня полное ведро.
— Да, и слышу, и разговаривать могу. Двое вон со мной всегда находятся.
— Покажи! — велел Софроний и протянул пустое ведро.
— Моня! Енох! — позвал я.
Передо мной появилось зеленоватое мерцание, и одноглазый Моня возник прямо перед нами.
— Ишь ты! — удивился Софроний, но всё равно его реакция была не такая, как я ожидал, более того, он Моню тоже видел, а затем спросил, — давно ль ты преставился, раб божий?
Моня принялся долго и нудно рассказывать свою биографию. Я её уже сто раз слышал, поэтому набрал в очередное ведро воду и позвал опять Еноха.
Ноль реакции.
— Любопытно, — тем временем говорил Софроний Моне, — а как тебе удалось здесь остаться и на тот свет не уйти?
— Да вот я сам не знаю, — пожаловался Моня, — я тридцать лет обитал в том доме, где погиб, а потом Генка пришел, и я с ним стал ходить.
— А раньше ты из дома выходить не мог?
— Не мог, — вздохнул Моня, — тридцать лет в этой проклятой квартире просидел.
— А с Генкой как же? — Софроний кивнул на меня.
— А он от пола доску отодрал, на которую моя кровь попала, — сообщил Моня. — Он сперва носил её с собой, вот я и хожу с ним.
— Погоди, а сейчас не носит?
Пришлось рассказывать историю о Лазаре и как он сжег дощечку, что спасло мне жизнь и как вернуть Моню помогло заклинание старой цыганки Пэтры.
— Сам не знаю, как так получилось, — закончил свой рассказ я.
— Слово — это самый мощный иснтрумент, — сказал Софроний, — Словом можно убить, можно человека к жизни вернуть. Ты же знаешь, что вначале было Слово. Так сказано в Писании и так оно есть.
— Это да, — согласился я и рассказал о книге Лазаря.
— Жаль, что ты её с собой не захватил, — покачал головой Софроний, — такие книги надо уничтожать сразу, а то если они не в те руки попадут, то много бед наделать могут.
Честно скажу, а я в душе порадовался, что додумался спрятать её в городе N. Сперва нужно для себя с ней разобраться. Сжечь я потом всегда успею.
— А что это за зелёные нити, которые от некоторых людей тянутся и как с ними быть? Как людям помочь? Они на себя не похожи! — я рассказал о Юлии Павловне, о Гришке Караулове, о комсомольцах с Яриковых выселок.
В общем, проговорили мы долго.
Совсем замёрзли, вернулись в дом. Затем Софроний позвал меня в часовенку, которую деревенские мужики срубили у основания родничка, от которого начинался этот ручей.
Это, чтобы Настасья не слышала.
Енох, кстати, так и не появился. Зато Моня с удовольствием приходил, и на все вопросы Софрония обстоятельно отвечал.
Мы прожили у отшельника больше суток.
А утром второго дня мы с Настасьей возвращались обратно в Яриковы выселки.
— Ты всё понял? — спросил Софроний.
— Всё, — кивнул я.
— Хорошо, — сказал Софроний и дал мне какое-то не то шило, не то заточку, — Там внутрь иглы вставлен обломок кости из мощи святого великомученика Пантелеймона. Так что страшней оружия против всех этих бесов и неусопших душ нету. Только смотри, не ошибись.
— Спасибо, батюшка Софроний, — склонил голову я и радостно улыбнулся.
А вот теперь повоюем!
Вернулись мы в Яриковы выселки к вечеру.
По дороге почти не разговаривали, только если по делу. Настасья дулась на меня за то, что с отшельником я говорил наедине, уж очень ей любопытно было. Хотя Софроний и ей уделил почти целый час, уединившись в часовенке, где она исповедалась, ну так я же не лез спрашивать. Оттуда Настасья вышла вся задумчивая, тихая. Сказала, что идёт со мной.
Честно говоря, я удивился. Первоначально мы планировали, что я поговорю с Софронием и вернусь, а вот ей обратно ходу не было. Мы надеялись, что отшельник подскажет ей, куда податься. Или же она останется около него в услужении.
Но нет, почему-то ей взбрендило вернуться.
Ну, раз хочет — пусть возвращается. Вдвоём веселее идти, кроме того, с нею я не заплутаю, а вот сам — кто знает. Дорогу я вроде как и запомнил, но это не точно.
В моей торбе было шило, а в душе — надежда, что теперь дело пойдёт шустрее.
В селе было всё точно также, как и тогда, когда мы покидали его. То есть тихо. Мы дошли до того дома, где жила Настасья, но она туда не пошла, а почему-то увязалась за мной. Я же шел в школу. Следовало узнать, что с моими, уехали они или ещё остались из-за Гришки. В душе я надеялся, что остались и мне не придётся их догонять.
Школьный двор, где мы временно жили, встретил меня тишиной. Но все наши фургоны и телеги были на месте. Это меня здорово обрадовало. Значит, не придется догонять.
— Ты дальше куда? — у ворот школьного двора спросил я Настасью.
— Я тебя здесь подожду, — кратко ответила она и я не стал больше ничего уточнять.
Я вошел в школу, и поразился: Гришка лежал, как и раньше, с закрытыми глазами и почти не подавал признаков жизни. Его зелёная нить стала толстой, почти как жгут. Рядом с ним, на стуле сидела Люся.
— Привет, Люся, — тихо сказал я, чтобы не напугать девушку.
Люся посмотрела мимо меня расфокусированным взглядом и не ответила ничего.
— Люся? — переспросил я.
Она продолжала сидеть и смотреть куда-то сквозь меня, в одну точку. Я присмотрелся — от её головы куда-то вверх тянулась зеленоватая нить.
Ладно.
Ведомый дурными предчувствиями, я заглянул в класс, где спали девушки. Клара и Нюра сидели на своих тюфяках и тоже признаков разума не проявляли. На мои слова не отреагировали. И да, от них тоже шли зеленые нити.
— Жесть, — сказал я.
Парней в школе не было.
— Енох, Моня!
