тут говорить?). — А бежать почему от Епифана решила?
— Страшный он человек, — опустила голову Настасья, — иногда я думаю, что и не человек он вовсе.
— Ты ещё скажи, что веришь в его божественную природу, — хмыкнул я. — Что сам Мессия спустился с неба и принёс вам Истинное Слово.
— В божественную не верю, — покачала головой девушка и внимательно посмотрела на меня, — а вот то, что душу свою он продал кому не надо — это точно.
Я улыбнулся.
— Я серьёзно! — вспыхнула Настасья. — он умеет людей к себе как-то привязывать, понимаешь? И они потом делают всё, что он захочет!
— А ты?
— И я поначалу делала, — плечи Настасьи опять поникли, — а потом перестала. Ну, то есть я делала вид, что всё делаю, а на самом деле перестала.
— Так он волшебник? — мой скепсис над суеверным ужасом этой необразованной сектантки ещё больше увеличился.
— Не волшебник! Я в сказки не верю, не думай! И не надо смеяться! — огрызнулась Настасья, — но иногда проводит тайный божественный обряд и люди становятся его цепными псами.
— И над тобой проводил?
— Да, он стоял сзади меня и слова какие-то говорил, — поёжилась Настасья, — от этих слов очень холодно стало. А потом я ничего не помню. Очнулась — день уже был. И с тех пор больше всего на свете мне хотелось угодить своему Учителю.
— Так, может, ты в него просто влюбилась?
— Нет, точно не влюбилась, — поёжилась Настасья, — ты понимаешь, я уже была не Настасья.
— А сейчас что изменилось?
— В церковь я ходила, — хрипло пробормотала Настасья, — там сбоку вход есть, и он не заколочен. Я дверь открыла и вошла. А там Матерь божья, на иконе, смотрит на меня, а глаза такие грустные-грустные. И так мне стыдно стало, что я на колени перед нею бросилась и молилась, молилась там. А после этого у меня словно глаза открылись.
— А в церковь зачем пошла? Епифан ваш вроде не поощряет?
— Не поощряет, — вздохнула Настасья и понурилась, — но там маслице лампадное после того, как батюшку выгнали, оставалось. Хотела себе отлить.
— Ну пошли, что ли? — предложил я, а то отдых наш грозил затянуться надолго, а вдруг Епифан погоню отправил?
И мы отправились дальше.
Дождь всё не прекращался. С тех пор, как мы вышли из дома, где жили сектантки, он всё моросил, моросил, периодически приостанавливался, а потом опять моросил. Одежда, хоть и была плотной, но вся давно пропиталась холодной влагой и сейчас неприятно липла к телу, влага стекала с шапки на лоб, заливала глаза. Под ногами противно чавкало, хоть мы шли по лесу, но сухой мох давно превратился в напитанную болотной жижей губку, мокрые ветки елей и осин противно хлестали по лицу. В общем, прогулочка вышла так себе.
Я уже сто, нет тысячу раз успел пожалеть о том, что так глупо подставился.
Когда болотистая местность постепенно перешла в относительно сухой сосновый лес и идти стало чуть легче, я спросил:
— Так а что творил Епифан этот?
— Ой, да много чего! — отмахнулась Настасья и поправила выбившуюся мокрую прядь из-под платка. — Мог человека даже приказать убить. А так-то дома у них забирал, деньги, всё, что было, селяне ему несли. Девок самых красивых отбирал себе.
— С девками, это он неплохо придумал, — завистливо прокомментировал Енох, который неожиданно появился и сейчас с интересом прислушивался к разговору.
— Так вы же у него с Акулиной были, или как? — просил я, не обращая внимания на сарказм призрака.
— Мы с Акулиной у него да, постоянно были, — зло усмехнулась Настасья, — а девок этих он к себе перед свадьбой на всю ночь приводил. Чтобы, значит, проверить, готовы ли они к таинству священного брака.
— Право первой ночи, — пробормотал я.
— Гарем у него был, — опять влез Енох и добавил, — спроси её, как женихи на это реагировали? Любопытно же!
— Можно и так сказать, — вздохнула Настасья.
— А что девки? — по просьбе Еноха спросил я.
— Ой, девки ещё и рады были. Сам Великий Учитель их проверяет.
— А родители? Женихи?
— Я же говорю, они все у него как цепные псы. Он скажет, кожу живьем с себя срезать и сожрать — так они сделают. Ещё и улыбаться будут!
— Может, гипноз? — предположил Моня, который тоже появился рядом.
— Ну, думаю, недолго ему корольком у вас там быть, — сказал я, — сегодня Гудков разберётся и шороху там наведёт.
— Ничего он не наведёт, — скривилась Настасья, — знаешь сколько таких разбирателей было? И где они все?
— Гудков наведёт, — я был полон оптимизма. — ты его просто не знаешь!
— Да что он против всех прихожан сделает⁈
— Так он же не один! — возразил я, — там парней, если не считать Гришку, ещё четверо, и трое наших девчонок, они тоже боевые. Плюс комсомольцы местные. Ещё и следователь приедет с города.
— Комсомольцы эти давно под Епифаном все ходят, — вздохнула Настасья, — просто сами не знают об этом.
— Ага! Так я и поверил! То-то они нам сразу все секреты взяли и порассказывали! — хмыкнул я.
— Если порассказывали, значит это Епифану так надо было! — упёрлась Настасья.
— А девка-то с перчинкой! — одобрительно причмокнул Енох.
— Не то, что твоя Изабелла, — поддержал его одноглазый Моня.
— Кроме того, Епифан говорил, что твои агитбригадовцы все под ним уже. Привязал он их к себе, — Настасья так резко остановилась, что я чуть не налетел на неё.
— В каком смысле? — не понял я.
— Ну я же тебе рассказывала. Он умеет. Какое-то тайное знание у него есть. Да и следователь не приедет. Он тоже его человек.
Мда. Час от часу не легче.
— А к Софронию тебе зачем?
— Боюсь я Епифана. Он почти полгубернии под себя взял. Ты даже не представляешь, что тут творится! А Софроний под его чары не попадает. Он святой человек. Я хочу, чтобы он посмотрел. Вдруг у меня ещё это осталось и потом обратно всё вернётся. А я не хочу обратно к
