– Никого! – лаконично сообщил гонец Духареву.
– Отдыхай, – разрешил воевода.
Пошло время четвертой стражи, последней. Если в ближайшие два часа воины хакана не устроят вылазку, то придется ждать следующей ночи.
Но, скорее всего, не придется. Впервые за все время осады ночью ничего не происходило. Ни одного беглеца, ни одной пущенной со стен стрелы…
Последняя стража. Самая трудная. И засадным тоже тяжело. Несколько часов в неподвижности и ожидании. Многие, особенно те, кто помоложе, утратили бдительность, расслабились. Ночь на исходе, скорее всего, ничего не произойдет…
– Велим, – негромко позвал Духарев. – Пошли людей в лагерь, к князю, еще к Икмору и к Бодаевым нурманам. Пусть передадут: скоро!
– Это точно, батька? – оживился Велим.
– Делай, что сказано! Живо! – рыкнул Духарев.
Сотник тут же исчез. Через полминуты воевода слушал удаляющийся перестук копыт. Побежали вестники.
Духарев встал, потянулся, тихонько свистнул, подзывая коня, подтянул подпругу. Пепел фыркнул ему в ухо. Веселый, сытый, овса ему с вечера не жалели.
Снова стук копыт… прервавшийся – и через мгновение возобновившийся.
– Шум, воевода! – возбужденно выдохнул гонец. – Прям за воротами.
Неужели началось?
– Жди! – велел Духарев.
Если началось, значит, сейчас прилетит еще один вестник.
И точно. Топот копыт, всхрап осаженного коня.
– Выходят, воевода! Они выходят! Наших порезали!
– Не ори! – оборвал гонца Духарев. – Велим! Все на-конь! Отходим!
Началось.
Первыми со стен Саркела соскользнули разведчики. Дозорные русов их заметили и, как велено было, бесшумно отступили подальше. Но один из разъездов лопухнулся и заметил пластунов только тогда, когда те ухватили под уздцы их лошадей. Дозорные ничего не успели, даже закричать. На каждого накинулось по трое. Стремительно, бесшумно. Прирезали раньше, чем стащили с коней. Мастера. Другие дозорные видели гибель товарищей, но не вмешались. Приказ.
Трое пластунов сели в седла русов, надели шлемы и плащи убитых.
Еще через некоторое время подъемный мост начал медленно опускаться. Тихо, без скрипа. На его механизм не пожалели масла. Не успел мост лечь поперек рва, как столь же бесшумно начали расходиться створки ворот, а затем из крепости потекли всадники. Тоже очень тихо: копыта коней были обернуты тряпками. Всадников было много, очень много…
Духарев вместе с охранной сотней Велима отъехал вправо, туда, где стояли хузары Машега.
– Видишь их? – спросил Сергей.
– Я не сова, – ответил Машег. – Но я их слышу. Подтянемся ближе?
– Погоди! Главное – не спугнуть.
– Все еще думаешь, они разделятся? – спросил Машег.
– Скоро узнаем.
Разделятся воины Йосыпа или нет – не так уж важно. Главное – отрезать их от крепости. Но если они разделятся, будет проще…
«…Сто сорок шесть, сто сорок семь, сто сорок восемь…» – мысленно отсчитывал Духарев. Где-то там, во тьме, гвардия Йосыпа удаляется от своей крепости. Передовые, рассыпавшись, высматривают в темноте дозорных киевского князя. Увидят, свистнет стрела, упадет аркан – и нет человека. Всем дозорным твердо наказано не шуметь. Увидишь врага – уходи. Умри, но не закричи. Хочется верить, что часовые успели попрятаться. А если кто-то не успел… Жаль, но и его смерть послужит общему делу, а душа храбреца отправится в Ирий, Валхаллу, туда, где ее ждут грозные племенные боги и славные предки.
«…Сто девяносто восемь, сто девяносто девять, двести…»
Сейчас войско Йосыпа должно разделиться: часть двинется к лагерю, часть – к холму, на котором неутомимо гремят баллисты. Разделится или нет? Об этом Духарев узнает через полторы минуты. Столько времени потребуется наемникам Йосыпа, чтобы добраться до холма.
До лагеря – ближе…
«…Двести тридцать два, двести тридцать три…»
– Сейчас услышим, – сказал Машег. – Сейчас они пойдут!
Вряд ли он считал в уме. Просто чувствовал: конница хакана вот-вот выйдет на дистанцию прямого удара. Еще двести или триста шагов – опустятся пики, наклонятся всадники, тысячи каблуков и шпор ударят в бока лошадей. И полетит на врага, стремительно разгоняясь, сокрушительная волна.
Вой, визг, тяжкий топот, сотрясающий землю!
Латная конница пошла!
Мало что видит в прорези шлема пригнувшийся к гриве всадник. Редкие сполохи костров, конические шатры. Он слышит топот копыт, чувствует близость соратников. Он готовится бить. Сокрушить любого, кто встанет на пути. Поднять на острие, сбить, опрокинуть, стоптать. А потом гнать, гнать, настигая, чиркая на скаку саблей по шее, по затылку, одного, другого, третьего…
Но на сей раз передовые латники не успели ничего. Стремясь нанести внезапный удар, обрушиться из темноты, как смерч, они мчались, не разбирая дороги, не видя ничего, кроме подсвеченных кострами шатров. Рев, грохот и вопли были отчетливо слышны в добром километре от лагеря. Первые ряды латников с ходу налетели на ловушку из сколоченных древесных стволов с торчащими вверх заостренными обрубками сучьев. Такие штуки удобно прятать в густой траве. Густой травы вокруг лагеря русов не было, но в темноте это не имело значения. Десятки всадников вылетели из седел, множество отменных арабских скакунов переломало ноги…
Конную лаву это не остановило. Гвардейцы Йосыпа не зря получали свое золото. В задних рядах воины взялись за луки. Поток всадников разделился, огибая ловушку и придерживая коней: вдруг такие же ловушки расставлены вокруг всего лагеря русов?
И тут перед ними возникла стена красных русских щитов. А из-за них, навесом, посыпались стрелы.
– Ты был прав, – спокойно сказал Машег, когда шум еще одной битвы донесся со стороны орудийного холма. – Они разделились. Сейчас они побегут обратно и побегут быстро. Так что и нам стоит поспешить.
– Согласен, – ответил Духарев.
– Вперед! – крикнул Машег по-хузарски и придержал коня, пропуская своих воинов.
Нынче его дело – командовать, а не скакать очертя голову впереди всех.
Машег выждал некоторое время, потом отпустил поводья, и конь унес его вперед.
Духарев же еще некоторое время придерживал Пепла, порывавшегося нести хозяина в битву. Мимо катились хузарские сотни. Собственные гридни Сергея за ними не пошли, выстроились вокруг воеводы, который в этом бою собирался воевать не мечом, а головой.
Страшное дело – ночная сеча. И в обычном-то бою в гуще не разберешь, что почем. Рубишь, если чужой, если свой – пособишь. А то глядь – уж чужих вокруг нет. Все свои. Значит, перемогли ворога. А если напротив, все чужие, тогда худо.
