Зал вскипел аплодисментами. Они не смолкали до самого конца, пока на сцене не была торжественно водружена гильотина, а отважный британский санкюлот Джон, ставший главой Революционного Трибунала, не пообещал немедленно отправить «бриться» всех врагов народа — от тирана Георга до «лицемеров и предателей» из числа паршивых либералов. Грянул хор, прославляя будущую Мировую Коммуну. На миг мне показалось, что гипсовые монстры в красных колпаках зловеще усмехнулись. Слева от сцены корчил свою обезьянью рожу Марат, а справа ухмылялся некто длинноносый, с пухлыми берберийскими губами. Всмотревшись, я невольно покачал головой. Мой старый знакомец Лепелетье де Сен-Фаржо с голой грудью и в непременном красном колпаке! Тут же вспомнились слова чернявого Амару. Проект «Лепелетье» — что задумали наследники этого длинноносого? Может, нелепая история, только что представленная на сцене, не так уж и нелепа? Может, длинноносый ухмыляется не зря?
Альфонс д'Энваль из племени ирокезов надрывно кашлял, но наотрез отказывался выпить теплого молока, густо приправленного зловещего вида микстурой, приготовленной лично гражданкой Тома. Он предпотал кашлять, всем своим видом показывая, что недоволен жизнью вообще, а нашими скромными персонами в особенности.
К гражданину индейцу я попал совершенно случайно Мы договорились встретиться у Вильбоа, но в назначенный час гражданка Тома не прибыла, прислав записку с извинениями. Оказывается, хрупкое здоровье ее впечатлительного жениха потребовало особой заботы. Я предложил Шарлю навестить болящего, но Вильбоа отказался. Его вид мне нравился все меньше и меньше. Парень молчал, не отвечал на вопросы и явно хотел остаться один. Уже в который раз я ругал себя последними словами за то, что согласился помочь ему в этом странном расследовании. Да, мы что-то узнали — и еще больше увидели. Но разве Шарлю стало от этого легче? Он хотел знать правду — но не всякую правду можно вынести.
У гражданина д'Энваля оказались иные заботы. Индеец был обижен — на меня, на Юлию, а заодно и на себя самого. Уже в который раз он, давясь кашлем, возмущался «ложными друзьями», не взявшими его в подземные странствия. Положение усугублялось тем, что гражданка Тома категорически отказывалась что-либо поведать о нашем путешествии, вероятно, из желания не волновать больного. Это благое намерение имело совершенно противоположные последствия. Альфонс отставил в сторону молоко и разразился таким приступом кашля, что даже мне стало не по себе.
— О, неблагодарные друзья! О-о! — доносилось сквозь кашель. — О вы, бросившие меня в тяжкой беде!
— Давайте расскажем, — не выдержал я. — В конце концов, лишнее мнение не помешает.
Кашель гражданина д'Энваля немедленно стих, но Юлия только фыркнула:
— Не вижу необходимости, гражданин Люсон! Подобные рассказы не для больных!
Бедняга Альфонс закатил глаза, и я понял, что дела плохи.
— Беру ответственность на себя, — заявил я, стараясь не замечать яростного блеска очков гражданки Тома. — А вы, друг мой, сначала выпейте молоко…
И я рассказал все — с того момента, когда на Кладбищенской улице я встретил несчастную, потерявшую разум девушку.
Д'Энваль слушал, не проронив ни слова, причем кашель его куда-то исчез. Затем индеец глубоко вздохнул, причем лицо его приняло самое скорбное выражение.
— Значит, вы мне не доверяли? О-о! Я ведь знал! Я догадывался…
— Альфонс, не мелите ерунду! — не выдержала Юлия. — Рассказ гражданина Люсона об этих, с позволения сказать, дезертирах лишен и логики, и научного смысла!..
— А я вам верю! — Глаза индейца горели, словно он уже видел всю эту историю, воплощенную в очередной пьесе. — Я ведь говорил вам, Юлия! Вспомните Добино!..
— Чушь, чушь, чушь! — гражданка доктор оставалась непреклонной. — Во-первых, все это можно — и должно — объяснить без всякой чертовщины. Гражданин Люсон встретил у кладбища девушку, чем-то похожую на Мишель Араужо, а в подземелье мы просто нашли тайное кладбище — хотя бы той же секты граалитов. Ну, а во-вторых…
Юлия задумалась, затем решительно сверкнула очками:
— Логрская теория гражданина Вильбоа не выдерживает ни малейшей критики. Слишком много натяжек! Даже если все это правда…
Мы с индейцем невольно переглянулись. Оказывается, Юлия могла допустить и такое!..
— Я говорю «если»! Но пусть это правда. Зачем искать так далеко? Самое простое — самое верное…
— Вы находите эту историю простой? — не выдержал я.
— Она сложна не сама по себе. Трудность в нашем незнании. Что такое смерть? Не в философском, а в конкретном значении?
Я вздрогнул. Да, смерть вполне конкретна. Моя даже имела имя…
— Это сложнейший физиологический процесс, пока совершенно не изученный. Мы все привыкли, что определенные изменения в организме несовместимы с жизнью и приводят к необратимым последствиям…
— Это вы о гильотине? — вновь не выдержал я.
— К примеру, гильотина, — кивнула девушка. — Отделение головы от туловища приводит к известному итогу. Однако в любом правиле бывают исключения. В тысяче случаев механизм срабатывает, а в тысяча первом дает сбой. Сейчас в Париже ежедневно погибает более сотни человек, по всей Франции — больше тысячи. Это настоящая пандемия — пандемия смерти. А между прочим, механизм массовой гибели людей еще никто не изучал. Я читала некоторые книги о средневековых эпидемиях. Тогда гибли тысячи, но порою встречались совершенно невероятные случаи исцеления. Я бы сравнила это, — она на миг задумалась, — с массовой бойней. Рука мясника устает и порою бьет неточно. Смерть все равно наступает, но не так и не в тот момент. И чисто теоретически можно предположить…
— О чем вы, Юлия! О-о! — растерянно перебил Д'Энваль. — Смерть — это таинство, это темное покрывало…
— Помолчите, Альфонс! — отмахнулась девушка. — Я хорошо помню, как вы вели себя на вскрытии! Так вот, можно предположить, что в некоторых случаях механизм не срабатывает. Точнее, срабатывает неточно. Отсюда — феномен ваших «дезертиров». Повторяю, все это чисто теоретически…
От ее спокойных слов веяло холодом. Смерть — мясник… Нет, скорее усталый палач, неточно наносящий удар. Как тот молодой доброволец, который двенадцать раз бил топором по шее Шалье Лионского…
— Значит, просто случай, — проговорил я вслух. — Один из тысячи…
Один из тысячи, которого не отпустили на серое небо, такое близкое, такое доступное — протяни руку. Просто лотерея, страшная лотерея, в которую играют добрые французы в лето от Рождества Христова 1793-е. И никаких тайн…
— Нет, не все так просто, Юлия! Ваша теория…
