В общем, на принадлежность к середине двадцатого века здесь указывал только стол-пульт, остальное можно было бы отнести к гораздо позднему времени.
Стоящее за столом-подковой большое вращающееся кресло с подлокотниками было тоже достаточно современного вида. И оно было пустым.
— Проходите. Присаживайтесь, — раздался чуть простуженный голос откуда-то из тени позади стола-подковы. Виктор подошел, отодвинул один из стульев у конференц-стола, на всякий случай попробовав его на прочность, и сел.
Хозяин кабинета тоже выступил из темноты в отбрасываемый лампой круг света и сел в кресло. Это был мужчина среднего роста, пожилой, практически лысый, в темно-коричневых брюках и коричневом толстом пушистом свитере, украшенном на груди светлой полосой, с высоким воротником, вязаным резинкой. Лицо его было скорее круглым, хотя и без излишней полноты, а глаза скрывал отблеск фасонистых очков с толстыми стеклами в золотой оправе.
Это был Берия.
Надо сказать, что, когда Виктор увидел в полутора метрах от себя живого Берию, никакого шока у него это не вызвало. Может, он уже устал удивляться, может, продвинутый интерьер резиденции, несмотря на кучу охраны, его настроил на спокойное течение мыслей. Во всяком случае, первой мыслью Виктора стало то, что он наконец-то понял, чей лимузин он увидел на подземной стоянке.
"Как к нему обращаться-то? Черт, а я ведь за все время ни титулов его нынешних не узнал, ни воинского звания. "Товарищ генеральный секретарь"? Нет. "Дорогой и любимый товарищ…"? Нет, нет, только не это. "Господин президент"? Так я же не посол РФ в СССР. Может, по имени-отчеству? А, вспомнил, к Сталину все обращались "товарищ Сталин". А раз он продолжатель, то и, наверное, обращаются так же. "
— Здравствуйте, товарищ Берия.
— Здравствуйте… товарищ Еремин. Можно по имени-отчеству. Вы ведь не в КПСС?
— Нет, то… Лаврентий Павлович, беспартийный.
"А голос у него точно простуженный. Может, это и к лучшему. А может, наоборот. Увидим. И, кстати, а ему доложили вообще, кто я и откуда? Или надо держаться версии о катастрофе на заводе? Или он как раз и хочет это узнать?"
— Перейдем к делу, Виктор Сергеевич. У вас появились за это время какие-то новые соображения по поводу директивы "Атилла"?
"Знает. Ну вот и хорошо. Хотя какого рожна хорошо? Сказать-то все равно мне нечего. Финита ля комедия. Не оправдал доверия".
— Никак нет, Лаврентий Павлович. Если честно — абсолютно никаких соображений не появилось, ни новых, ни старых. Никакой входной информации по этой директиве Гитлера у меня не было, значит, нет и выходной, читать его мысли на расстоянии, видимо, не способен. Можете меня расстреливать.
— Не могу, — спокойно ответил Берия. — В мирное время расстрелять человека в СССР можно только по приговору суда. По закону. А Вас по закону, как иностранного гражданина, случайно и вопреки своей воле оказавшегося на территории СССР, надлежит при первой возможности вернуть на вашу родину. И эта возможность появится послезавтра утром.
— Простите… То-есть, послезавтра вы меня отправляете обратно в наше время?
— Да. Наши ученые определили, как это можно сделать без вреда для вас. Подробности вам объяснят позже.
— А как же мне тогда паспорт выдали? — спросил Виктор, хотя чувствовал, что это не самый главный вопрос.
— В порядке оперативных мероприятий. Вы ведь на данный момент еще даже не родились, нет здесь такого гражданина СССР. Но вернемся к делу. Скажите, с точки зрения оборонного опыта вашей страны, вашей науки, техники, какие существуют возможности для нас, чтобы предотвратить введение в действие плана "Атилла", или максимально ослабить его последствия, обеспечить максимальное выживание нашего населения? В первую очередь, такие, которые можно реализовать в течение ближайших месяцев или даже недель?
— Прежде всего — установить горячие линии между руководствами всех стран, чтобы держать связь в случае провоцирования конфликта. Насколько я понимаю, Гитлер рассчитывает, что в войну втянутся все четыре ядерные державы?
— Это уже реализуется. Дальше.
— Потом, возможно, я что-то не понимаю, но этот бредовый план, кроме Гитлера, должно разделять очень мало людей, в основном зацикленных фанатиков. Почему бы не ликвидировать Гитлера?
— Вы не в курсе. В случае смерти Гитлера автоматически начинается обратный отсчет времени операции и ситуация становится неуправляемой. Остановить отсчет, кроме Гитлера, никто не сможет.
— Хм, такое впечатление, будто фюрер современных боевиков насмотрелся…
— Звучит невероятно, но допускаю даже это. Какой в этом случае выход в боевиках?
— Думаете, у него был кто-то из наших? — ахнул Виктор.
— В этой ситуации ничего не исключаю. Кажется, это называют брейнстормингом?
— Ну да, мозговой штурм… Значит, в боевиках… в боевиках главный герой добирается до системы управления и в последний момент вводит код, или физически выводит из строя взрывное устройство, или, если это компьютер, взламывает систему доступа…
— Исключено. Дальше.
— Ну, если нельзя крякнуть систему… ну да, правильно. Надо шантажировать террориста. Захватить то, что у него дорого… вот тут, к сожалению, про фюрера я мало что знаю.
— Здесь все очень просто, — усмехнулся Берия. — Фюреру уже ничего не дорого, кроме этой бредовой идеи.
— Тогда — идею.
— Что?
— Угрожать отнять идею. То-есть угрожать долбануть всем ракетно-ядерным потенциалом по его любимым убежищам для будущей арийской цивилизации. Лучше, договорившись совместно с американцами, чтобы наверняка. Типа если что, никакие высшие расы все равно не выживут.
— Ну вот, уже что-то, — Берия откинулся на спинку кресла и потеребил правой рукой ворот свитера. — Но только ваш этот принцип гарантированного возмездия хорошо работает по отношению к НАУ, где за патриотическим размахиванием красно-синими знаменами всегда стояло здравое торгашество. Может, даже по отношению к Японской Империи — там самурайский фанатизм опирается на хладнокровную азиатскую мудрость императора. Гитлер же в вашей реальности был склонен к самоубийственным шагам. Так вы говорите, абсолютную ПРО создать не удастся? Даже совместно с НАУ?
— Не удастся. Я уже рассказывал экспертам, что, например, на планы создания СОИ были найдены простые и эффективные решения противодействия. Например, раскручивание в полете боеголовки, запуск большого числа ложных баллистических ракет для исчерпывания противоракетной защиты и так далее.
— Жаль… И никаких технических средств спасения человечества так и не нашли? Создание колоний на других планетах или в открытом космосе, изменение организма так, чтобы он стал нечувствительным к радиации или что-то подобное?
— Ничего. Только сознание того, что в ядерной войне не будет выигравшей стороны.
В кабинете повисла тяжелая пауза. Виктор обратил внимание, что Берия смотрит сквозь стекла очков куда-то поверх его головы.
— Наша наука тоже пока ничего радикального предложить не может. Хотя вы ей очень помогли. Даже не представляете, насколько.
— Тогда непонятно, почему вы решили меня отпустить.
— Почему вам это непонятно?
— Ну, вы же имеете возможность получать и дальше от меня сведения о будущем. Какой смысл вам меня отпускать?
Берия грустно усмехнулся.
— Виктор Сергеевич, не надо советовать нам, как поступать с вами, тем более, не надо советовать нам делать то, что вашим желаниям не соответствует, — и, помолчав, добавил: — Знаете, в чем основная слабость вашего общества? Вы все слишком гонитесь за своей сиюминутной выгодой. Поодиночке выживаете, приспосабливаетесь, соглашаетесь с установленным не вами и не под вас порядком жизни. Случайно вляпались в дерьмо — и все стараетесь в нем получше устроиться, даже выбраться не пытаетесь… Не обиделись, что я так резко?
— Нет, Лаврентий Павлович, — ответил Виктор, потому что действительно в этот момент не мог найти веских возражений. — У нас демократия и свобода слова, и критика любого общественного явления — обычная вещь.
— Это хорошо, — согласился Берия. — Вы правильно реагируете на критику. У нас в советской стране тоже демократия и право каждого гражданина выступить со справедливой критикой любого государственного деятеля записана в Конституции. Так что я тоже жду критики — в чем, на ваш взгляд, основная слабость нашей системы? Только, пожалуйста, не говорите, что с вашим критическим мышлением, об которое разбилась пара спецагентов Гиммлера, вы ничего не заметили. Лжи я не люблю и не прощаю, — последние слова он неожиданно произнес холодно и жестко.
"Вот тебе на. И что же говорить?"
