кругу.
— Отмечать нужно со своими сверстниками, — наставительно говорит он.
— Так я ещё не обзавёлся знакомствами среди пенсионеров, — хмыкаю я.
Он смеётся.
— Незачем тебе с пенсионерами развлекаться, вон молодёжи сколько вокруг. Каждому овощу своё время. Ну, посмотришь уже что там или нет?
Знаю я что там, но дорогой подарок меня не радует. Наоборот, даже тяготит. Я достаю красиво упакованный магнитофон. Чёрный, с кнопочками, которые лизнуть охота, с отделением для кассеты, на дне которого встроен оранжевый прямоугольничек со скруглёнными углами. Прелесть просто. Чудо инженерной мысли. Размером меньше листа писчей бумаги, толщиной сантиметра в четыре.
— Спасибо большое, — говорю я. — Правда, я тронут. Но мать убьёт если я такой дорогой подарок приму.
— Не убьёт, — машет он рукой. — На вот ещё, держи.
Он протягивает несколько кассет Maxell.
— Там некоторые с записью. Я не знаю, что ты слушаешь, поэтому подборка разношёрстная немного.
Я ставлю первую кассету не читая надпись карандашом, и это оказывается Высоцкий.
«Разницы нет никакой между Правдой и Ложью
Если, конечно, и ту и другую раздеть»,
— поёт он голосом Жеглова.
Это, как гадание. Первая фраза и вот тебе предсказание и пища для размышлений. Есть у нас на Руси Пушкин да Высоцкий, а другого и не надо…
Я долго сижу у Большака и слушаю вместе с ним Владимира Семёновича. Голос его льётся, как живой, да он и есть живой.
— Делай, что должен, — говорит мне на прощание Юрий Платонович. — Это всегда лучше всего.
Я выхожу с коробкой под мышкой. Ясно, что он видит во мне сына, поэтому и… поэтому и вот это всё. Или есть ещё что-то чего я пока не понимаю? Все эти блага, которыми Платоныч меня осыпал, для чего они или почему? Могу себе признаться, он мне нравится. Но достаточно ли я его знаю… Я сажусь на очищенную от снега деревянную лавочку в аллее, тут же, неподалёку от его дома. Кладу коробку на колени и долго сижу, глядя перед собой.
Значит, нужен план. План нужен, значит… Мда… Будет вам план… Будет!
На следующий день после школы я еду в магазин. Успеваю зайти домой, пообедать, взять сумку через плечо, положить в неё «Соньку» и тогда только выдвинуться в путь.
Лида уже изнывает от ожидания.
— Сегодня, — шепчет она тоном, не терпящем даже намёка на возражение, — я до четырёх. Как закончишь, сразу идём ко мне! Я тебя уже заждалась.
— Хорошо, голубка моя, — открыто улыбаюсь я. — Я уже и сам заждался!
Тётя Люба просит меня подбить кассовые ленты с чеками, как в прошлый раз. Потом я помогаю в подсобке, провожу инвентаризацию остатков и пью с ней чай.
— Сможешь в субботу выйти? — спрашивает она.
— Конечно смогу. Я же, как пионер, всегда готов да ещё и к труду, и к обороне.
— Хороший мальчик, ешь сырок, «Пошехонский», мой любимый, свежий-пресвежий, только после обеда привезли. Хочешь с хлебом с маслом?
— Нет, спасибо, я обедал. Уроков мало было, комсомол меня не дёргал, барышни не атаковали. Так что всё успел и весь ваш сегодня.
— Бедный, нет тебе покоя, — смеётся она. — Особенно от девок, да? Отбоя нет, точно?
— Ну, не так уж прям совсем, я же Ален Делон какой-нибудь.
— Ты у нас ещё лучше, вон хоть у Зины спроси. Ждёт, когда придёшь предложение делать.
Тётя Люба от души смеётся.
— А чего в субботу будет? — спрашиваю я.
— В субботу тут у нас будет сабантуйчик небольшой. Колбасный бал.
— Прям бал?
— Шучу я, — машет она рукой. — Во-первых дохренища колбасы привезут. Там два сорта будет, надо будет рассортировать, ну и так, мало ли что помочь. Народ набежит, выходной всё-таки. Деньги надо отдать, кому надо, понимаешь, да? У нас тут за два дня подкопилось. Хорошо наторговали, в общем. Бумаги надо будет подбить, опять же. Накладные рассортировать, какие куда. Игорёша припрётся, и другие шишки приедут, ну и всё такое. В общем, вся наша мафия здесь будет. Так что не знаю, что, но что-то точно делать тебе придётся.
— Сделаем, конечно, какой разговор.
— Ну, и ладненько. Ты завтра не приходи. У тебя же день рождения?
— Точно.
— Ну вот и празднуй спокойно. А в субботу уже потрудимся немножко. Капочку, да?
Когда я освобождаюсь, Лиды в отделе уже нет. Представляю, как она меня ждёт, икру мечет, наверное. Я подхожу к её дому, старому, с потрескавшейся штукатуркой. До войны ещё строили, наверное. Из подъезда выходит старушка божий одуванчик.
— Здравствуйте, — говорю я. — Вы меня простите, я ищу Сикорского Афанасия Семёновича, он профессор, видный такой, кудрявый, лет шестьдесят ему. Мне адрес дали, сказали, будто он в этом доме в сороковой квартире живёт. А я как не приду, там нет никого. Не знаю, может адрес не тот? Не встречали вы такого?
Старушка внимательно меня слушает, оглядывает оценивающе и кивает.
— Верно говоришь, сынок. Неправильный адрес. Сороковая сроду пустая стоит. Лет семь тому жила семья, да уехала. Недавно, правда, девка молодая въехала, но профессора кудрявого там точно нет.
Я благодарю её и ухожу. Дождавшись, когда уйдёт и она, снова иду к подъезду и поднимаюсь на второй этаж. В подъезде влажно и пахнет плесенью. Звоню и слышу доносящийся из-за двери звук девичьих ног.
— Чего так долго? — строго спрашивает Лида. — Я уж думала, ты опять сегодня меня продинамишь.
— Что значит опять? — усмехаюсь я. — Когда я тебя динамил? А вот за тобой есть грешок такой.
— Ладно, проходи уже. Можешь здесь раздеться, соседей сегодня не будет.
— Да ты что! Вот это удача! А куда они делись?
— К родственникам полетели. В Новосибирск, кажется. Проходи-проходи.
Она заводит меня в свою комнату. Убожество, зато выглядит натурально. Кровать, стул, стол, шкаф, гобеленовый коврик на стене. Голая лампочка под потолком. Могли бы и получше служебную квартиру обустроить. Ясно, что у Лиды никаких соседей нет. Зачем врёт? Странно и непонятно.
— Ничего, симпатично у тебя здесь, — улыбаюсь я.
— Издеваешься? Дыра страшная.
— А соседи кто?
— Муж с женой под пятьдесят. Спокойные, не пьющие.
Я понимающе киваю.
— Это самое главное, да?
— Да ладно, что мы о соседях-то?
— И то верно, — соглашаюсь я. — Иди ко мне.
Я расставляю руки и делаю шаг к ней.
— Первым делом самолёты! — она резко выставляет вперёд руку. — Сначала поговорим о деле. Выкладывай, что принёс.
— Ну ладно, — соглашаюсь я. — Можно и выложить. Для хорошего человека не жалко.
Я сажусь на кровать, расстёгиваю замок на сумке и
