Студенческая молодежь меня так же не заинтересовала. Как-то в театре Корша я познакомился со студентом Костей из города Орла. Он, следуя моде быть левым, считал себя умеренным радикалом и зазвал меня на заседание студенческого кружка. Я из любопытства согласился. В небольшой меблированной комнате собрались десять человек молодых и не очень людей. Кружковцы пили жидкий чай с ситным хлебом и дешевой колбасой и решали судьбу России. Для конспирации, если вдруг нагрянет полиция, на столе лежала гитара. В общем, это была чистая революционная романтика без какой-нибудь серьезной подоплеки.
Как водилось в те времена, социал-демократы тут же сцепились с социалистами-революционерами. Обе стороны идеологически громили друг друга, а две некрасивые курсистки и я были «массой» или, как еще называли идеологически неопределившихся соотечественников, «болотом», за власть над душами которых и боролись революционеры.
Я в разговор не вмешивался, только слушал, поражаясь наивной вере наших предков в «прогрессивные идеи». Курсистки, напротив, ничего не понимали в тонкостях идеологических и партийных противоречий, но были в восторге от обстановки и, возможно, повышенного мужского внимания.
— А что думает по этому поводу господин Синицын? — неожиданно втянул меня в общий разговор чахоточного вида молодой социал-демократ.
— По какому поводу? — не очень понял я.
— Чья тактика вам больше нравится? — уточнил он вопрос. — Каким путем следует идти к революции: работая с массами или террором?
— Прекратите обвинять нас в терроризме! — не дав мне ответить, закричал на него социалист-революционер. — Мы боремся за права трудящихся и за восьмичасовой рабочий день!
Про меня тут же забыли, спор разгорелся с новой силой, и мне не пришлось придумывать отговорки, чтобы открещиваться от их программ.
— Как вам понравились мои товарищи? — поинтересовался мой новый приятель, когда мы вышли на Морозный воздух из закуренного душного помещения. — Вы за кого?
— Костя, — грустно сказал я, — я, как и все, только за себя. Поверьте мне, политика — дело злодеев. Почитайте про великую французскую революцию и представьте, что будет у нас, когда настанет великий русский бунт! Увы, в политике не бывает ни правых, ни святых, бывают только оболваненные фанатики и борьба интересов. А стенания ваших лидеров о благе народа — только необходимая для привлечения симпатий простаков демагогия.
— Извините, Алексей, вы случайно не служите в охранке? — ледяным тоном спросил меня умеренный радикал.
— Не служу, — честно сказал я. — Возможно, к сожалению…
— Что же, в таком случае, прощайте. Наше знакомство не может быть продолжено, — тем же тоном заявил добродушный Костя, — надеюсь, вы не побежите на нас доносить!
— О чем доносить? — сказал я ему вслед. — О том, что вы полные идиоты?
Однако, мой знакомец уже далеко отошел от меня и последних слов реплики не расслышал. Услышали ее, судя по всему, другие люди. Я почувствовал, как меня оторвали от земли и понесли по воздуху. Два крепыша в одинаковых пальто и шляпах-котелках, приподняв меня над землей, потащили к остановившейся возле обочины дороги крытой пролетке.
— Вы что делаете! — только и успел воскликнуть я, как меня с силой впихнули в открывшую дверцу темной, без окон, пролетки в чьи-то невидимые, но цепкие руки.
— Тише, господин студент! — сказал насмешливый голос, когда я машинально попытался вырваться. — Зачем же шуметь!
Шуметь я и не собирался, пытался понять, что происходит, и кто эти люди. То, что их не меньше двух было понятно, хорошо бы, если не больше.
— Кто вы? — спросил я, и голос у меня, надо сказать, дрогнул. Слишком ловко прошло похищение чтобы остаться уверенным в себе.
— А вы сами, господин студент, догадайтесь? — продолжил куражиться тот же невидимый человек. — Ну, давайте, с трех раз?!
Самым безопасным для меня, было, пожалуй, оказаться в руках полиции. В таком случае, оставался хоть какой-то шанс выпутаться из неожиданной передряги.
— Вы из полиции? — спросил я, в глубине души надеясь на положительный ответ,
— Вот какой вы догадливый, господин студент, с нервого раза почти угадали!
— Что значит — почти? Раз вы не полиция, тогда кто, и что вам от меня нужно?! — говорил я, группируясь и пытаясь хотя бы на ощупь сориентироваться в кромешном мраке.
— Те, господин студент, кто занимается государственными преступниками!
— Жандармы, что ли? — уточнил я, вспомнив о разделении карательных функций между полицией, занимавшейся уголовными делами и жандармским корпусом — политическими.
Невидимый тюремщик похвалил:
— Теперь попали в самую точку!
Я почти успокоился. Гораздо хуже для меня было попасть к моим старым врагам. Перед Российской короной и жандармским корпусом у меня вины не было, так что и беспокоиться не стоило. Максимум, что мне могли предъявить — это фальшивые документы.
— И что вам от меня, господа жандармы, нужно? — перестав пытаться вырваться из удерживающих рук, спросил я.
— Погодите, скоро обо всем узнаете, — явно насмехаясь, пообещал невидимый тюремщик. — Нехорошо, господин студент, бунтовать против начальства, за это можно и в Сибирь прогуляться!
— Вы меня с кем-то путаете, господин хороший, — ответил я, — и не дышите мне в лицо, а то от вас чесноком воняет!
— Ишь ты, как он заговорил, — перешел на «ты» невидимый, но пахучий шутник, — скоро не говорить, а петь будешь, как соловушка!
Меня сильно ударили чем-то твердым и жестким, скорее всего, сапогом, под колени. От неожиданности я упал на дно пролетки.
— Ну, погоди, сволочь, — невольно воскликнул я, — обещаю, мало тебе не покажется!
Увы, мало не показалось мне. Даже показалось слишком много. Власть, она и в Африке власть, что же говорить о России! Удары посыпались на меня из темноты, и непонятно было, кому и куда отвечать. Хорошо еще, в тесноте пролетки жандармам было трудно развернуться, иначе мне после недолеченных ранений пришлось бы совсем плохо. Ругаться, кричать или звать на помощь было совершенно бесполезно, И я только молча защищался.
Били меня долго, но не очень успешно. Для настоящей трепки здесь было слишком тесно. Наконец жандармы устали или посчитали, что выполнили свой профессиональный долг, и все тот же говорливый субъект спросил:
— Ну, что будешь еще нас сволочить, господин студент?
Я не ответил и вообще никак не отреагировал на вопрос, продолжил, скорчившись, сидеть на дне повозки.
— Эй, ты живой? — через минуту спросил он. — Слышь, тебя спрашиваю, живой ты или как? — не дождавшись ответа, он нашел рукой мою голову и зачем-то сжал затылок. В чем-то удостоверился, возможно, в том, что я еще не остыл. — Ну, мразь, ну антилигенция хренова, до чего хлипкий народишко! Я и бил-то просто так, можно сказать, любя!
