Однако эта девица была здесь и даже умудрилась расположить к себе Анну. Впрочем, она обладала самым настоящим талантом сближаться с людьми. Вот, к примеру, и Екатерина не испытывала к ней никакой антипатии. Разве только сейчас насторожилась.
Этот вопрос Воронцовой, да еще и произнесенный таким заговорщицким тоном… Неужели Екатерина так взволнована, что это бросается в глаза? А ведь казалось бы, уже все пережила и полностью перегорела. Или девушка все же что-то заметила?
– О чем это ты, Лена?
– Не будь ханжой, Катя. Ну, кто он? К кому ты бегаешь чуть ли не каждую ночь и возвращаешься так поздно?
– А откуда…
– Ой, брось. То, что я и сама редко ночую в нашей комнате, ни о чем не говорит. Можно подумать, в этом небольшом дворце можно что-то удержать в секрете. Ну так что?
– Извини, мне нужно подать ее высочеству воду.
– Ой. Ну конечно же. Но потом не отвертишься.
– Да-да, конечно.
Господи, еще и это. Нужно будет придумать какого-нибудь любовника. Скажем, мелкого чиновника, не обремененного достатком, зато обладающего непревзойденными талантами в любовных утехах. И именно чиновника, никаких солдат и уж тем более гвардейцев, у Елены были свои предпочтения.
– Спасибо, Катя, – возвращая опустошенный стакан Долгоруковой, поблагодарила Анна.
– Не за что, ваше высочество.
Ну вот. Дело сделано. Теперь назад пути нет. Даже если захочет. Даже если прямо сейчас повинится во всем. Вот до этого момента выбор еще был. Но этот стакан воды стал ее Рубиконом. Плевать. Неужели она могла отвернуть со своего пути? Ни за что.
Этой же ночью во дворце поднялся небывалый переполох. Случилось страшное несчастье. У Анны началось кровотечение, и она могла потерять ребенка. Фрейлины было попробовали попасть в спальню, но Шереметева отогнала всех, как назойливых мух.
В помощницы себе она рекрутировала только Воронцову. Остальным надлежало позаботиться о чистом полотне, воде и всем остальном, что только будет потребно. Что именно, станет ясно после появления лейб-медика Блюментроста.
Разумеется, вызвали не только его, но и других видных медиков, находящихся в столице. Но их в покои Анны пока не допустят, соберут в библиотеке, на случай если понадобится консилиум. Решение об этом принимать только Ивану Лаврентьевичу.
Екатерина находилась в прихожей спальни, как и остальные фрейлины, в одной ночной рубашке и ожидала распоряжений. Дверь открылась, выпуская из спальни Воронцову. Екатерина даже не пыталась ее о чем-либо спросить. Вид девушки к этому не располагал – вся как будто встопорщенная, лицо такое, что, кажется, еще малость, и начнет биться в истерике. Впрочем, сейчас практически все так выглядят, даже не наблюдая мучений Анны. Но о чем думала Шереметева, когда привлекала самую молодую из фрейлин?
Как ни краток был миг, когда дверь была открыта, Екатерина все же сумела заглянуть в спальню. Кровать Анны была видна не полностью, к тому же часть ее скрывал балдахин. В этот момент Шереметева снимала с великой княгини окровавленную ночную рубашку, задрав на самую голову. По-иному ее и не снять, если только разрезать.
Потом появился запыхавшийся Блюментрост. Господи, как он кричал. Его возмущению не было предела. В итоге он вышел уже через полчаса, крайне недовольный. Из спальни Анны он направился прямиком в библиотеку, к остальным медикам.
Оказывается, его негодование было вызвано тем, что о случившемся его известили слишком поздно. Самочувствие Анны ухудшилось еще с вечера, однако никто и не подумал вызвать медика. В результате помощь безнадежно опоздала. В настоящий момент состояние великой княгини он оценивал как удовлетворительное, хотя ребенка она потеряла. В консилиуме попросту не было смысла.
– Екатерина Алексеевна, может, вы все же поведаете, что тут произошло? – отвесив учтивый поклон, обратился к Долгоруковой Лесток.
Каким ветром его сюда занесло, можно было не спрашивать. Все же лейб-медик, хотя и двора Елизаветы. А значит, ему сам Бог велел тут быть.
– Но разве Иван Лаврентьевич вам не рассказал? – удивилась Екатерина.
Народу во дворце было столько, сколько собралось, пожалуй, только на императорскую свадьбу. Каждый считал своим долгом побывать здесь, проявить заботу и выразить сожаление и сочувствие Анне. И когда только тревожная весть успела разнестись по столице?
– Отчего же. Он сказал, что у великой княгини случился выкидыш. Но…
– Это так. Можете не сомневаться, Иван Иванович.
– Вы…
– Я сама видела Анну.
– Катенька, ты видела именно ее? – Стараясь выглядеть как можно более естественно, Лесток наклонился и прошептал это прямо в ухо Екатерины.
– Разумеется, – так же тихо ответила молодая женщина. – Лица ее я не видела, с нее как раз снимали сорочку, но это она, я не раз видела ее обнаженной и помню каждую родинку. У тебя есть какие-то сомнения?
– Были. Когда имеешь дело с такой хитрой лисой, как Ушаков, ухо нужно держать востро. Но раз ты утверждаешь, что видела именно Анну, то, пожалуй, все идет по плану. Теперь прости, я пойду.
– Лгунья! – Раздавшийся за спиной звонкий молодой голос заставил Долгорукову вздрогнуть и резко обернуться.
– Господи, Лена, что за дурная привычка подкрадываться!
– А у тебя что за привычка лгать подругам? – парировала Воронцова. – Молодой, красив как Аполлон, мелкий клерк… а это Лесток! Он твой любовник, и не смей отрицать!
– А нельзя ли кричать погромче? Ну чтобы все услышали.
– Ой! Прости! Но ты, Катя, тоже хороша.
– А что мне было делать? Похваляться тем, что охмурила старика, не первой свежести ловеласа? Так остальные не больно-то в мою сторону смотрят, все опасаются причастности моих близких сразу к двум заговорам.
– Х-ха, скажешь тоже, старик, – услышав только то, что хотела услышать, возразила Воронцова. – Да этот старик любого молодого за пояс заткнет. Слушай, а вы с ним собачкой пробовали? Он такой затейник… Ты чего, Катя?
– Так ты…
– Ну да. А что тут такого? Когда придет время выходить замуж, так все еще и в очередь будут выстраиваться, чтобы жениться на фрейлине двора. Ну и на батюшкином приданом. Так что сейчас полная воля.
– Слушай, а тебя Шереметева случайно не потеряет?
– Ой! Все, я побежала! – Прижав к груди белый кувшин с водой, Воронцова развернулась и стремглав умчалась в спальню великой княгини.
Настроения во дворце были самые что ни на есть похоронные. Анна замкнулась и никого к себе не подпускала. Даже появление Шереметевой, которой она до этого благоволила, вызывало у нее истерику. Более или менее нормально она воспринимала слуг, да и то по большей части ввиду того, что они не старались лезть к ней.
