- Сережа, ты спятил! - беззвучно засмеялся Павлов. - Ты хочешь, чтобы я пришел к Николаю Ефимовичу и вот так, за здорово живешь, попросил у него на недельку несколько миллиардов долларов?
- Я рассчитываю на десять.
Павлов хлопнул меня ладонью по коленке и едва не захохотал в голос.
- Вот говорил мне в свое время Леонид Ильич - нельзя нашим людям долго жить там. Теряют ощущение реальности.
Наверное, в чем-то он был прав. Но я знал, что деньги он мне найдет. Это было так же верно, как и то, что оба партийных кассира выбросятся из окон своих квартир.
- Георгий Сергеевич, когда наступит день, о котором я говорю, вы станете локти кусать от упущенных возможностей.
- Сережа, это непросто сделать даже чисто технически.
- А что в этом мире просто? У нас впереди год. Есть время подготовиться и провести все чисто и красиво. Зато это будут не жалкие крохи, что сейчас я подбираю, а нормальный, реальный капитал, с которым уже можно работать и с которым будут считаться. Я ведь тоже не хочу ограничиться только американским рынком - я им покажу, что такое настоящий арбитраж. Кризис начнется в Гонконге и покатится вслед за солнцем по всей планете. Я отработаю последовательно все рынки - Азиатский, Европейский, Американский и снова Азиатский. Из десяти миллиардов я сделаю вам сто. Я уроню американцев не на жалкие двадцать три процента, как это должно было бы случиться, я свалю их на сорок. И им долго будет не до Союза. Глядишь, и Горби образумится.
Павлов встал, сделал мне знак оставаться на месте. Георгий Сергеевич подошел к картине Верещагина, долго вглядывался в пустые глазницы иссушенных черепов, потом повернулся ко мне лицом.
- Ты в самом деле можешь так сделать, Сережа?
- Это самое малое, что я смогу сделать. Просто если вы мне сейчас не поможете, такого второго шанса уже долго не будет. И мне придется долго-долго-долго играть по их правилам.
- Но ты же видишь будущее. Ты ведь знаешь, что я не дам тебе этих денег? Или дам?
Я смотрел на него самым честным взглядом из тех, какими овладел недавно, старательно репетируя весь вчерашний вечер перед гостиничным зеркалом.
- Под лежачий камень вода не течет. Вы поговорите с Кручиной?
- Предположим, ты выполнишь то, что обещаешь. Сколько ты вернешь? И какие этому гарантии?
- Верну половину всего дохода. Гарантии...
Я задумался. Этот вопрос как-то выскользнул из моего внимания.
- Гарантии... Если деньги не получу я, то в сентябре девяносто первого их получат совсем другие люди. И играть будут этими деньгами против меня, против нашего плана. Гарантии возврата - никаких. Кроме моего обещания и вашего здравого смысла. Да и понадобится мне сторонняя кубышка, которую иногда можно будет подключать к самым ответственным операциям. Знаете, как наперсточники на рынке: "шарик-малик, кручу-верчу, обмануть всех хочу"?
Павлов засмеялся.
- Знаешь, Сережа, второго такого комсомольца как ты на просторах родины не найти.
- Да какой из меня комсомолец? Где вы видели комсомольцев, орудующих на валютных биржах?
Георгий Сергеевич сел рядом.
- Поверь мне, Сережа, есть и такие комсомольцы. Не все о них знают, но тем и лучше. Хорошо, Сергей. За два года ты доказал, что твоим словам можно верить. Я поговорю с Николаем Ефимовичем. Но ничего не обещаю, потому что не знаю, чем обосновать свою странную просьбу.
- Спасибо.
- Ты ведь знал, стервец, что я соглашусь? - Георгий Сергеевич сказал это тихо, немного наклонившись ко мне.
- Я даже знаю, о чем вы меня сейчас попросите.
Павлов отшатнулся.
- И я вам обещаю сейчас, Георгий Сергеич, что когда здесь все начнется, я обязательно позабочусь о ваших близких. И о близких Кручины, Изотова, Воронова. Они не останутся без дела и без средств.
Несколько минут мы молчали, глазея на бродящих по залам людей.
Тетка лет пятидесяти, с огромным бюстом, упакованным в плотное зеленое платье, с высоченной прической, прекрасно исполняющей роль маяка для отставших, вооруженная короткой указкой водила за собой группу голландцев, громко объясняя им подробности жития русских художников-передвижников. Иностранцы щелкали языками и что-то обсуждали между собой. Проходя мимо нас, экскурсовод презрительно поджала губы, словно были мы недостойны лицезреть ее блиноподобное лицо в толстой роговой оправе очков с несчетным количеством диоптрий.
Павлов приветственно кивнул ей - наверное, на всякий случай.
- Хорошо, Сережа. Тогда мы с тобой договорились. Проводишь меня до метро?
- У меня тоже будет к вам просьба. Найдите способ передать маме и Майцевым, что с нами все хорошо.
- А с вами все хорошо, - поднимаясь со скамьи, сказал Павлов. - Вы помогаете братьям монголам осваивать пустыню Гоби. И даже иногда пересылаете понемножку денег.
- Спасибо, Георгий Сергеевич, - поблагодарил я. - Это на самом деле важно, чтобы близкие были спокойны.
- Сережа-Сережа... Ты говоришь так, словно не мне, а тебе семьдесят шесть лет.
Расстались мы с ним действительно у метро, только он сел в такси - в третье, остановившееся на поднятую руку.
- Прощайте, Георгий Сергеевич. Хочется верить, что мы еще увидимся, но наверняка я этого не знаю.
- До свидания, Сережа. И с Игорем там... поаккуратнее. Чтобы без лишней огласки.
Он сел в "Волгу", а я спустился на станцию "Новокузнецкая".
Вернувшись в "Россию", я позвонил Захару, и десять минут рассказывал ему - сонному и злому - какие в Москве красивые женщины, но только все очень бледные - не загорают и отвратительно красятся. Мы обсудили с ним возможности поставки в Россию хорошей косметики, соляриев и фенов, но пришли к выводу, что пока нет окончательной ясности, что у Горби получится с перестройкой, говорить об этом преждевременно.
Захар понял, что главная цель достигнута, но денег "уже завтра" ждать не стоит.
От моего экскурсионного тура осталось еще четыре полных дня, и три из них я честно мотался с группой по монастырям-музеям-дворцам. А на четвертый снова сказался больным и поехал к Изотову. Тянуло меня к нему что-то. Наверное, это был самый глупый и бестолковый мой поступок за последние три года. Но мне не хотелось уезжать, не повидав старика еще раз. Или его внучку.
На "Кантемировской" меня дернули сзади за рукав и я оглянулся.
Передо мной, улыбаясь, стояла Юленька Сомова.
- Здравствуйте, Сергей Фролов! А я иду и думаю, вы это или не вы? Мы с вами в одном вагоне ехали, только у вас вот эта штука в ушах, - она показала пальцем на наушники моего Walkman'а, которые, сняв с головы, я уже мял в руках. - И вы так сосредоточились, что ничего вокруг себя не видели. Да и не узнали бы меня, наверное, я же в шапке. А вы к нам? Дед рад будет. Вы когда уехали, он так переживал, полбутылки сам выпил, довольный ходил и все заставлял меня в шахматы играть. Еще говорил, что я дура дурацкая. Но это не со зла. Он так всегда говорит, когда у меня что-то не получается!
