— Пахом ее, что ли, столкнул? — спросил я, не уследив, когда Петр перешел от кузнеца-пьяницы к неведомой Маруське, и не понимая, какая между ними связь.
— Да ты что? Пахом, когда трезвый, мухи не обидит, а вот баба у него, вот кто язва и ехидна! Как таких земля носит! Ты представляешь, вчера иду мимо их подворья, а она меня видит и говорит…
Я понял, что разобраться в хитросплетениях местной жизни и манере рассказчика не в моих силах, и дальше шел молча, предоставив тому возможность болтать что вздумается. Вскоре показалось подворье кузнеца, и Петр переключился на замечательное мастерство хозяина.
Кузнец Пахом задумчиво стоял посередине пустого двора, глядя в безоблачное небо. Был он волосат, закопчен и могуч.
— Трезвый, думает, — уважительно прошептал провожатый.
Мы подошли к мастеру. Приход гостей не отвлек его от созерцания родных просторов, и он даже не посмотрел в нашу сторону.
— Здравствуй. Пахом, как здоровьечко? — подхалимским голосом обратился к нему Косой.
— Ну? — ответил тот, наконец, соизволив увидеть гостей.
— Тут проезжему человеку нужно лошадку подковать…
— Чего? — так же лапидарно спросил кузнец.
— Лошадку, говорю, подковать нужно…
Пахом, не торопясь, осмотрел соседа, меня, донца, скривил лицо, сплюнул и, тяжело вздохнув, согласился:
— Это можно.
Изъявив согласие выполнить работу, он, однако, остался стоять на месте, опять вперив взгляд в небо. Мы почтительно ждали, когда он еще что-нибудь вымолвит или хотя бы пойдет к своей кузнеце. Однако волновали его, как оказалось, совсем другие проблемы:
— Нет справедливости, — сказал он, обращаясь неизвестно к кому.
— Где? — разом заинтересовался Петр.
— Нигде, — ответил кузнец и наконец вернулся на грешную землю. — Чего случилось?
— Подкова у проезжего оторвалась, — опередив меня, ответил Петр. — Нужно бы хорошему человеку помочь.
По его словам выходило, что подкова оторвалась у меня, но кузнец все понял правильно:
— Веди к кузне, поправим.
Мы подошли к закопченному строению, возле которого валялись старые, стертые подковы и еще какой-то металлолом. Пахом забрал у меня повод, завел донца в станок из жердей и привязал того к коновязи.
— Это разве подкова? — желчно поинтересовался он, без труда отрывая подкову вместе с гвоздем от копыта. — Дрянь это, а не подкова.
Он презрительно отбросил ее в кучу хлама. Мне так не казалось, подковы очень важный атрибут скакуна, я выбирал сам, но пока дело не дошло до ковки, смолчал.
— У меня подковы, вот это подковы, — после минутного раздумья сообщил он.
Не дождавшись комментариев к своему смелому заявлению, он обреченно вздохнул и вошел в кузницу.
— Мастер, всем мастерам мастер! — восхищенно прошептал ему в след мой проводник.
— Вот это подкова, так подкова, — сообщил кузнец, вернувшись спустя пару минут.
Он сунул мне под нос подкову, явно не нашего с донцом размера, да еще и из пережженного железа.
— Можно посмотреть, — попросил я.
— Смотри, за показ денег не берем!
Я осмотрел халтурное изделие замечательного мастера и, взяв за концы, без труда согнул винтом.
— Старую прибей, только хорошими гвоздями!
— Видать спьяну ковал, — без тени смущения объяснил кузнец. — Мои подковы всей Москве известны, может какая и не хороша, но зато сносу ей нет!
— Мою прибивай, — потребовал я, уже жалея, что попал к такому умельцу.
— Как хочешь, могу и твою. Только потом не жалуйся.
Пахом наклонился, поднял из кучи старую подкову, долго ее рассматривал, потом презрительно сказал:
— Сразу видно не московская работа, дрянь, а не работа!
Я промолчал.
— Ладно, приходите к обеду, все исполню в лучшем виде.
— Сейчас делай, — потребовал я, — хочу посмотреть, как ты работаешь.
— Сейчас никак нельзя, мне сперва опохмелиться нужно.
— Понятно, тогда прощай, поищу кого-нибудь другого, который уже опохмелился.
— Пахомушка, — засуетился Косой, — чего тебе сейчас пить с утра-то, сделай человеку работу и тогда отдыхай!
Кузнец хотел возразить, но со стороны избы послышался кого-то бранящий визгливый женский голос, и он, видимо, по привычке, быстро втянул голову в плечи:
— Ладно уж, так и быть… Только за работу отвечать не буду. Если бы своей подковой ковал, тогда конечно, а чужой, да еще дрянной работы… Если что, не обессудь.
Я кивнул, и он непривычно для себя быстро юркнул в кузницу.
— Пахом, он всем кузнецам кузнец! — запел старую песню доброхот. — Подкует так, что любо дорого!
Я, увидев пережженную, испорченную подкову, был настроен менее оптимистично, и, когда кузнец вышел на свет божий с молотком, гвоздями и напильником, потребовал показать, чем он собирается работать.
— Гвозди у меня первейшие, такие по всей Москве не найдешь, — хвастливо объявил мастер, продолжая коситься в сторону избы, откуда, не замолкая, лились звуки высокого женского голоса.
— Покажи, — потребовал я.
— Чего показывать, Пахом такой человек, сказал, значит, так оно и есть! Специальные гвозди!
— Дай посмотреть, — настырно потребовал я, почти насильно вытаскивая из могучей черной руки гвозди.
— Ну, смотри, коли делать нечего.
«Специальные» гвозди был в точности такие же, как и забракованная мной подкова. Я без труда согнул пару из них пальцами.
— Такими гвоздями подкову прибивать нельзя, у тебя есть хорошие?
— А эти чем тебе не нравятся? Да с такими гвоздями ты до самой Калуги доедешь!
— Хорошие гвозди, железные, — поддержал соседа Петр, — Пахом первый на Москве кузнец!
— Ладно, поищу кого похуже, но кто мне по нраву, — сказал я и попытался вытащить свою подкову из руки закопченного гиганта.
Из этого ничего не получилось. Он сжал руку так, что побелели сквозь въевшуюся копоть костяшки пальцев. Потом вдруг заговорил угрожающе, раздувая ноздри и так широкого носа:
— Ты, проезжий, того, говори, да не заговаривайся! Я с тобой полдня потерял, не хочешь коня ковать, твое дело, но за работу и беспокойство заплати!
Петр Косой тоже разом потерял недавнюю мягкую обходительность, начал подступать боком, как бы отрезая мне путь отхода.
Мне сделалось грустно. Когда еще мои соотечественники научатся честно работать, а не дурить и морочить наивных и доверчивых людей.
— Ладно, — сказал я, — и сколько же ты хочешь получить?
— По справедливости, дай, сколько не жалко, — ответил кузнец, кажется, впервые с того момента, когда я его увидел, перестав хмуриться. — Нам чужого не нужно, но и своего не упустим!
